Постепенно глаза привыкают, и во мраке над тысячами склонённых голов начинаю различать золотистое свечение. Оно поднимается, ширится… Но тут вспыхивает электричество, из динамиков вновь звучит хор.
— Аллилуиа, аллилуиа…
Монахи поднимаются со своих мест, белой чередой уходят в сторону сцены, скрываются за высокой дверью. Богослужение заканчивается.
В густом потоке людей выхожу из этого то ли храма, то ли религиозного театра. Какое счастье вырваться из этого искусственного мира на свет Божий!
Сейчас, когда я вышел на вольный воздух, в мир утреннего света, увидел своих друзей — деревья, живущие вдоль длинной дороги, а за ними сочную, зелёную долину, простирающуюся сколько хватит глаз — до горизонта, я с особой силой ощутил красоту мира.
И вот ведь как бывает, не успеешь подумать о чём‑либо, тут же кто‑то словно подхватывает твои мысли. На свой лад.
— Не храм, а дом Божий! Вы почувствовали? Правда, замечательно?
— восторженно говорит Тонечка, нагоняя меня.
Соглашаюсь. Киваю.
— Чудесно! Так вот молиться три раза в день… Снова сподобилась. Целую неделю! Посмотрите вокруг, какие радостные, просветлённые лица у всех!
Покорно озираю идущих рядом. Вот отец Василий. Акын О'кеич. По- чему‑то подмигивает мне. Сталкиваюсь взглядом с Игорем. И вдруг понимаю — не только недели, двух дней не вынесу обязаловки, участия в этом действе.
Густой поток людей разделяется натри рукава, ведущие к трём огромным, похожим на цирковые шапито, брезентовым шатрам.
Один из них возвышается посреди поля. Туда‑то мы и сворачиваем за отцом Василием, проходим мимо стоящей у дороги четырёхгранной прозрачной будки с телефонами–автоматами, и я вспоминаю о том, что в моей записной книжке есть номер живущей в Париже бывшей пациентки
— Ирины. И в Нью–Йорк давно следовало бы позвонить, узнать, как себя чувствует Дженнифер. Беспокойство о ней всё время исподволь трепещет в душе. Последний раз звонила что‑то около полутора месяцев назад. Веселая, счастливая. Сообщила, что была в клинике, что анализы крови хорошие.
— Вы не знаете, где тут можно разменять валюту? — обращаюсь к идущей рядом Нине Алексеевне. — Нужно позвонить.
— А что, у вас есть знакомые во Франции? Счастливый!
Мы двигаемся длинной процессией ко входу в шатёр. Нина Алексеевна, как всегда при всех своих бусах, кольцах и браслетах. Только Вадима- нумеролога при ней сейчас нет.
— Слева от входа в храм, в маленьком домике полный сервис. Только что меняла там доллары. Как досадно торчать здесь целую неделю. Только два дня отпущено на Париж!
— Какой Париж? Париж по–моему не запланирован.
— Как? Вы ещё не знаете? Какой‑то монастырь под самым Парижем пригласил нас всех на два дня! За их счёт, — она понижает голос, доверительно шепчет. — Я и поехала‑то разведать, узнать — нельзя ли как‑нибудь наладить связи, устроить на учёбу сына. Но у меня нет знакомых, ни одного. Помогите мне! Я ещё молода. Как бы мне хотелось жить в Париже!
К счастью в этот момент к нам подбегает Вадим.
— Нина, я занят очередь впереди. Идем скорей! И вы тоже.
— Спасибо. Я не спешу.
— Идемте, идёмте! — уговаривает Вадим, переводя дыхание. — Отец Василий сказал — через час вон там на лужайке нас разобьют на две группы. Одна будет дискутировать с австрийскими верующими, другая — с эфиопскими.
— О чём?
— Не знаю. А после обеда встреча с братом Пьером.
Они уходят в шатёр. А я остаюсь в очереди.
Теперь рядом со мной двое молодых ребят с зелёными рюкзачками на спинах. Судя по речи, то ли англичане, то ли американцы. Смешливые, конопатые парни, может быть, братья. Спрашивают по–английски из какой я страны. Услышав, что из России, сочувственно кивают, лица их становятся серьёзными.
Еще недели нет, как я уехал из Москвы, но как всегда кажется, что времени прошло гораздо больше, что там, в зыбком, тревожном мире, называемом Россия, сейчас происходят роковые события.
Охватывает ощущение дезертирства. Но скажи на милость, что я могу? Я чураюсь политики, давно понял — невозможно усовершенствовать мир, если каждый не станет изменять самого себя. Если бы каждый человек пришёл к такому же пониманию, всё было бы иным.
Очередь движется довольно быстро. И вот я уже оказываюсь под высоким сводом шатра, подхожу с подносом к одному из раздаточных столов, за которым вместе с двумя негритянками стоят Катя и Оля.
Девушки улыбаются мне. Катя наливает кофе в большую красную чашку. Оля поочерёдно достаёт из трёх корзин и выкладывает на мой поднос круглую булочку, порцию масла и грушу. Сегодня Олино лицо не нагримировано. Нежное, светится. Словно не было того, что случилось вчера ночью в автобусе.