Если бы брат Пьер, выслушав меня, запретил отъезд, я бы остался. Вопреки всему.
Выхожу наружу. Сворачиваю к белеющему сквозь зелень домику.
Внутри него за длинной стойкой у компьютера одиноко сидит пожилой человек. На стене расписание поездов. Выясняется, что железная дорога проходит в двадцати пяти километрах отсюда у городка, где экспрессы Марсель–Париж останавливается лишь на минуту. До этого городка можно доехать автобусом.
Обмениваю все оставшиеся доллары. В моих руках шестьсот с лишним франков. Покупаю телефонную карточку. Билет до Парижа стоит целых 260 франков. Пока я не позвонил Ире, я не имею права рисковать. И все‑таки воля, которая сильнее меня, моего разума, заставляет принять окончательное решение.
Купив билеты на завтрашний поезд, на автобус, отрезаю себе пути к отступлению.
Скажешь, что я авантюрист? Может быть… В крайнем случае буду ночевать как парижские бомжи–клошары где‑нибудь под мостом или в метро. Не пропаду. Ночи ещё тёплые. Относительно.
Мне становится весело, как бывает, когда решение принято, когда чувствуешь, что поддался зову судьбы, не встал сам у себя на пути занудным рабом чужих правил, несвободы.
Ветер раскачивает огромные кроны деревьев. Скорее всего это вязы. А может быть, ясени. Над долиной, что открывается за ними, весело плывут белые облака.
Подхожу к телефонной будке на краю дороги. Вокруг кучкуются люди. Все четыре автомата заняты. Занимаю очередь.
— Товарищ, эй, товарищ, не угостишь сигаретой? — обращается ко мне на чистом русском языке болезненно худой парень в ковбойке, измятых джинсах и грубых солдатских башмаках.
Он покидает группу таких же измятых пареньков, подходит.
Даю сигарету. Спрашиваю.
— Откуда вы знаете, что я из России? Кто вы?
— Мы тоже русские. Из Таллина. Месяц добирались автостопом. Хотим остаться во Франции. А вас видели вчера ночью, когда вы приехали.
— Где вы ночуете?
— Вон там, в поле. Хорошо хоть кормят бесплатно. Прикинулись верующими. Послушайте, не можете поговорить со своим начальством, чтоб нас взяли в автобус? Нет денег, понимаете? А он, говорят, через пять дней пойдёт в сторону Парижа. Правда?
— Правда. Только хлопотать за вас не смогу. Попробуйте поговорить сами с нашим священником. Отцом Василием. Он у нас главный.
— Уже говорили, — парень зло сплёвывает. — Дайте хоть пяток сигарет для друзей.
Даю всю пачку. Отходит, не поблагодарив. А я остаюсь и чувствую себя виноватым за его худобу, за несвежую ковбойку, за всё, что случилось с людьми, населяющими бывшую мою родину — СССР. Кому эти озлобленные мальчики нужны в Париже? Какая им там светит работа? Что с ними будет вообще? В лучшем случае депортируют. Вернутся в объятия матерей…
Наконец подходит моя очередь. Захожу в освободившийся отсек будки, набираю длинный парижский номер.
— Алло?
Удача! Голос Ирины! Называю себя.
— Господи! Как я рада! Как раз вчера думала о вас, когда смотрела по ТV новости из Москвы, ужасные новости. Как вы там?
— Я не там. Я во Франции.
— Быть не может! Вы здесь, в Париже?
— Нет. Где‑то на юго–востоке. По–моему, в Бургундии.
— Не знаете, где вы? Как это может быть?
— Приеду — расскажу.
— Приезжайте! Когда вы приедете?
— С вашего разрешения, завтра, — сообщаю ей номер поезда.
— Я вас встречу на Лионском вокзале. Может быть, с Женей. Это чудо, что вы оказались в Париже! Сможете жить у нас сколько угодно.
— Спасибо. Мне нужна койка на пять ночей.
— Почему так мало?
— Приеду — расскажу. Целуйте Женю. До встречи!
Вешаю трубку. Потом отыскиваю в записной книжке нью–йоркский номер. Звоню Дженнифер. Сколько сейчас там у них времени — трудно сообразить. Может, спит. Может, на работе, если не в клинике. Если жива…
— Хелло? — знакомый слабый голосок Дженнифер.
Громко по–английски, над Францией, над Атлантикой:
— Дженнифер! Это я. Как вы себя чувствуете? Как дела?
Потрясена. Узнала. Заплакала. До сих пор я никогда ей не звонил. После нашей встречи в Москве всегда звонила она. Мне не по карману.
Рассказывает, что все в порядке. Что неделю ездила с мужем отдыхать на границу с Канадой.
— После этого в клинике были? Новый рентген, анализы крови делали?
— Зачем? Благодаря вам, я снова живу.
— Не мне, Дженнифер, не мне. Помните, как я просил вас молиться о чуде? Благодарите Христа. Я ничего не могу. Вы для меня первый такой случай. Обещайте срочно обследоваться. Я ведь всё время помню о вас, нервничаю. Обещаете? Хорошо. Позвоните мне в Москву дней через десять, договорились?