Киваю. С сочувствием смотрю на эту загадочную личность.
— Ваш приятель пришёл, — говорит Нина.
И действительно, через секунду раздаётся дверной звонок.
Но это не Валера Новицкий.
— Как вы тут? Выспались? Отдохнули? Успели позавтракать? — в квартиру влетает Ирина. — Идемте быстро! Оставила скрипку в машине, боюсь, украдут.
Наскоро прощаюсь с Ниной, прошу передать опоздавшему Валере, чтоб позвонил вечером к Ире и вдруг, неожиданно для самого себя, спрашиваю:
— Ниночка, у вас есть Евангелие, вы когда‑нибудь читали его?
— Нет, — сухо отвечает Нина.
И дверь за нами захлопывается.
Ты скажешь, вместо того, чтобы шляться по улицам, торчать в кафе, я должен был попытаться помочь этой несомненно впавшей в духовную прострацию женщине.
Поздно. Мы уже спускаемся с Ирой к машине. И потом, я не из тех, кому удаётся на словесном уровне в чём‑то убедить оппонента, тем более — в существовании Бога, понимании жизни как пути к Нему. Тут нужен пример такой жизни. Личный пример. Поступки, заставляющие споткнуться обыденное сознание, потрястись и дать душе сформулировать, пусть робко, неуклюже, первые, самые важные вопросы…
И все же на сердце кошки скребут. Прошел мимо Нины. Не зря предоставили мне якобы случайно ночлег в доме на улице Каскад. Слишком был занят собой.
Садимся в «Ситроен». Скрипка на месте, лежит в футляре на заднем сиденье. Ирина успокоилась, включает зажигание. Едем налево. Эта часть улицы выводит на площадь. Часть её перегорожена. Рабочие в комбинезонах укладывают новый асфальт. Он дымится под лучами солнца. Дым идёт и от мангалов, где жарится мясо возле ресторанчика с открытыми дверьми.
Запах асфальта, шашлыков и кофе врывается в ноздри, когда Ира припарковывает машину к одной из загородок и открывает дверь.
— Это арабский квартал. Подождите меня минут десять. Хочу кое‑что купить в дом, куда мы едем к обеду. Только не оставляйте машину ни на секунду, обворуют.
Через мгновение она исчезает в калейдоскопе прохожих.
…Затянутые в галстуки клерки, египтянин в просторном одеянии — галабее, щупленький бородатый еврей в круглой шапочке–кипе, весёлая стайка школьниц с разноцветными ранцами на спинах. Сойдя с тротуара, шаркающей походкой мимо бредёт человек с измятым лицом, роскошными поседевшими усами, курит.
Выскакиваю из машины, кричу вслед:
— Валера?!
Оборачивается. От него попахивает спиртным.
— Как ты очутился в Париже? — спрашивает Валера, оглядывая меня с ног до головы. — Твой автомобиль? Можно сесть? У меня, знаешь ли, ноги болят. Такая болезнь — эндартериит, слыхал?
— Слыхал.
Вкратце рассказываю о моих приключениях, усаживаю его на заднем сидении, сажусь рядом.
— Чья это скрипка?
— Ирины, владелицы машины. Сейчас придёт.
— Она скрипачка? Профессионал?
— Да. Лучше скажи, где тебя носило? Ждал — не дождался.
— Сына водил к дантисту. Задержались.
— А жена? Кто твоя жена?
— Биохимик. У неё тоже авто. Мог бы ездить. Не даёт, сволочь, сесть за руль. Один раз разрешила со скандалом. Я разнервничался, попал в аварию.
— Она работает?
— Работает. У неё все есть — работа, страховка, дом в деревне.
— А ты? Как же ты? Издал что‑нибудь за пятнадцать лет?
Валера делает неприличный жест рукой, зло выкрикивает:
— Хрен мы кому‑нибудь здесь нужны! С нашими повестями–романа- ми. Даром не нужны! Поэтому я здесь ничего не написал, ни строчки. Это у тебя там стали выходить книги…
— Откуда ты знаешь?
— Здесь, в Париже, магазин русской книги, продавались.
— Читал?
— Сто франков за трилогию! Откуда они у меня — от сырости?
— Как же ты тут зарабатываешь?
— Вожу экскурсии по Парижу. Нелегально.
— Как это? Почему?
— Нет лицензии.
Подходит Ирина. В одной руке букет красных роз, в другой — тяжёлый, доверху набитый пакет. Она неприятно удивлена появлению неизвестного человека. Ждет, пока Валера выйдет из машины. Он и не думает выходить.
Знакомлю их.
— Куда вы едете? — спрашивает Валера.
— В район Центра Помпиду.
— Тогда я с вами.
Ирина резко трогает с места, сворачивает с площади на широкий проспект. Валера развалился на сиденье. С наслаждением закуривает, спрашивает:
— Даете уроки игры на скрипке?
— Приходится, — отвечает Ирина.
— А вы не можете поучить моего сына? Ему двенадцать.
Ирина на миг оборачивается.
— На халяву что ли?
Валера смолкает. Все во мне съёжилось от грубости Иры.