Поднимаемся, идём к выходу из ограды Тюильри.
— На Монмартре я уже был. И на Монпарнасе тоже.
— Тогда — в Бельвиль. В первые годы часто туда ездил, был роман с одной негритяночкой. К вечеру, если хочешь, двинем в Сен–Дени, или на пляс Пигаль — увидишь проституточьи места.
— Не позже девяти вечера мне надо бы вернуться к Ирине. Там девочка, рано ложатся спать.
— Где живут?
— На Буа де Булонь.
— Ничего себе!
…Мы едем в такси. Валера поглядывает на счётчик. Нервно курит.
— Валерка, не мандражируй. У меня есть деньги.
— Привычка. Стал занудой. Эти дамы и господа надавали что‑то около шестнадцати баксов. А я ухитряюсь жить на два доллара в день.
— В условиях Парижа? Каким образом?
— Сейчас увидишь.
Расплатившись с таксистом на углу шумного проспекта с бульваром посередине, Валера подходит к фруктовому ларьку, покупает за два доллара гроздь бананов в целлофановом пакете. Немедленно отламывает от грозди два длинных жёлтых плода. Один протягивает мне, другой очищает себе.
— Идеальная пища. Сытная. Часа на полтора глушит чувство голода. Говорят, предохраняет от импотенции.
Шкурки он почему‑то бросает не в урну, а к стене высокого, узкого дома, где на первом этаже находится какой‑то магазинчик.
— Постой. Я сейчас! — Доев банан, Валера шустро срывается с места и исчезает за стеклянной дверью.
Сам видишь, мне искренне жаль этого человека, я готов помочь ему, чем могу, полечить, сделать всё, что угодно, но он вызывает во мне раздражение уже тем, что втягивает в суету. Подсознательно ищет сострадания. Не даёт возможности даже секунду подумать о том, что произошло — о Ясмине, о моём бегстве из экуменического центра, появлении здесь, в Париже…
— Иди сюда!!! — Весело зовёт Валера, высунувшись из раскрытой двери магазинчика.
— В чём дело?
Он пропускает меня вперёд, в тесное помещение. По полкам расставлены фотоаппараты, фотопринадлежности. На прилавке уже раскрытая коробка с маленькой фотокамерой.
— Покупай! Даром. Двести пять франков.
Старик–продавец, улыбаясь, смотрит на нас.
— Зачем? Я не умею снимать.
— Не надо уметь, — горячится Валера. — Это же «Коника–автомат», со вспышкой! За двести пять франков по всему Парижу не найдёшь, по всей Франции. Покупай!
В конце концов уговаривает. Выходим на улицу вместе с продавцом. Тот показывает мне как обращаться с камерой. Становится у дверей своего заведения вместе с Валерой. Делаю первый снимок.
…Время от времени присаживаясь отдыхать на бульварные скамейки, на стульчики кафе, где я угощаю его рюмашками коньяка, Валера приобщает меня к жизни любезного ему Бельвиля. Фотографируемся.
За долгие годы одиночества у него накопилась потребность выговориться. Терпеливо выслушивать человека — тоже терапия.
— Первые годы я, как дурак, ходил в Тургеневскую библиотеку или в библиотеку Сорбонны. Набросился на все запрещённое в то время у нас, запойно читал откровения религиозных философов, писателей, — говорит он, когда уже в сумерках мы бредём по набережной Сены мимо целующихся парочек, — Читал до посинения. И получил лишь шиш без масла! Эта эмиграция, все её волны, ничего не создали. Тот, кто потерпел поражение, ничего не может создать. Умные, несчастные духовные импотенты! Ничего, кроме растерянности, истерики и тошнотворных рассуждений о судьбах России и о Христе.
— Минуточку! А Бердяев, Бунин, Набоков?
— Тлен! Бунин в эмиграции ничего, кроме тлена не создал, вспоминал кого и при какой погоде трахал. Перечитай! Все это бумажные, или, если хочешь, восковые цветы. Искусно сделаны, похожи на настоящие, но мертвые… Не согласен?
— Отчего же?… В твоих словах что‑то есть.
— Лучше уж ничего не писать, чем ностальгировать на людях… Знаешь что, давай зайдём вон в тот бар, дёрну ещё рюмочку, посидим, послушаем чудного гитариста из Новой Каледонии.
— Рюмочка и гитарист — дело хорошее. Только во мне твоя банановая диета лишь усилила чувство голода… Поздно. Десятый час. Мне уже пора возвращаться. Неудобно, ночую, в сущности, у чужих людей.
— Погоди! Недалеко отсюда чудесный итальянский ресторанчик. Пицца и паста. Я угощаю.
— Пиццу терпеть не могу. Что такое паста?
— Макароны по–итальянски. Пальчики оближешь. А какой там вермут!
— Ты пьёшь и вермут?
— Все, кроме пива.
…Сидим на улице за единственным столиком под красным зонтом. Хозяин ресторанчика торжественно выносит мне тарелку с огромной порцией макарон в соусе и кружку пива. Валере — рюмку вермута.