Бедный белый конь, бедный крокодил! За что им выпала такая участь — влачить жизнь среди людской похоти?
Обхожу кругом площадь. Зазывалы в потёртых кожаных пиджаках всячески стараются привлечь внимание к их заведениям, прямо таки тащат к дверям. Вырываюсь.
В сердцах выкрикиваю по–русски:
— Пошли вон!
Один из них, пожилой, лысый, таращит глаза.
— Русский? А ну заходи! Получишь удовольствие. Если не ты вы…, то тебя вы…
Хохочет.
Трудно себе представить, что у каждого из этих людей когда‑то была мама, пела им колыбельные песни. Наверняка многие крещены.
Ухожу с площади к бульвару, где за углом ждёт в машине Ирина. Навстречу медленно движется женщина в распахнутом серебристом плаще, узкой мини–юбке. Приостанавливается. Вопросительно заглядывает в глаза. Не знаю, что она прочла в них, а я в её глазах, раскрашенном лице с набрякшими губами успеваю заметить отчётливую печать несчастья.
Вновь начинает накрапывать дождик.
— Ну как? — спрашивает Ирина, открывая мне дверцу машины.
Не хочется отвечать, говорить о чём бы то ни было.
Молча едем по ночному, сверкающему в дожде Парижу. Из темноты вырываются подсвеченные Пале–Рояль, Лувр, какое‑то здание, возле которого толпятся люди, рассаживаются в автомобили.
— Отель «Риц», — комментирует Ирина. — Самый дорогой в Париже. Только что кончился приём.
И опять ярчайший пунктир фонарей на Енисейских полях, освещённая Триумфальная арка.
Когда мы въезжаем на Буа де Булонь, Ирина с трудом находит место парковки. Своего подземного гаража, как у многих, у неё нет.
Идем к дому. Ирина показывает на противоположную сторону улицы, где за раскрытым настежь окном первого этажа виден силуэт человека, склонившегося над конторкой.
— Удивительно! Круглый год, зимой тоже, окно открыто. Сидит, что- то пишет. Всегда один.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кто его знает, что там происходит? Маленькая, но семья, как говорил Маяковский. Беготня, плеск воды в ванной. Что‑то со звоном кокнулось на кухне. Слышен нервный голос Ирины, подгоняющей Женю.
Обычные сборы в школу. Как в Москве. Как везде.
Лежу, запрокинув руки за голову. Сквозь жалюзи пробиваются полоски солнечного света.
Понедельник. Мой последний день в Париже. Чудесно, что нет дождя.
Думал с утра добраться наконец до подземного супермаркета, купить подарок для девочки. Однако, вчера, когда вернулись, Ирина сказала, что с утра должна мчаться в консерваторию, где она раз в неделю даёт уроки студентам, попросила первую половину дня побыть дома, к часу встретить Женю из школы, привести, накормить обедом. А к двум она вернётся, отпустит меня до пяти.
В пять придут Анастасия, её мама, отец — все, кого я лечил в первый день, устроить мне проводы.
Ирина нарисовала в моей записной книжке схему, чтобы я понял, где находится школа, дала запасные ключи. А потом проговорилась, что приедет и старая перечница Одилия — попросила вылечить её от мигрени.
… Мигрень так мигрень. С удовольствием побуду за хозяина, с удовольствием соглашаюсь на все просьбы. За эти дни я пресытился Парижем.
Дождавшись, пока за Ириной и Женей захлопнется дверь, щёлкнут замки, встаю, неспешно принимаю душ, бреюсь.
Перехожу в кухню, где царит хаос — со стола не убрано, в раковине гора грязной посуды, на полу осколки блюдца.
Прежде чем начать убираться, наливаю себе в чашку кофе, делаю бутерброд с мягким сыром, переношу все это через гостиную во дворик.
Брошенная скакалка, в луже лежит все тот же мяч с изображением материков.
Ну, скажи, пожалуйста, посоветуй, что ей купить, этой девчонке?
В куклы она, как я понимаю, уже не играет, что‑что, а одёжка у неё есть. Красок, фломастеров, тетрадок и альбомов — полно. Вот ведь проблема.
Необычная девочка. Мать этого не понимает, как всякий суетный человек. Каждый раз ужасается, когда видит её нестандартную реакцию…
Конечно, когда ребёнок чутко чувствует любую фальшь, взрослому некомфортно. Как некомфортно обычному, грешному человеку под взглядом святого.
Надеваем на себя маски, заковываем себя в цепи и кандалы условностей. А Женька — вот она вся, без масок, без цепей. Свободная, как этот воробышек, наблюдающий с ветки куста за тем, как я доедаю бутерброд.
Только перехожу в гостиную, звонит телефон. Какая‑то женщина по–французски спрашивает Ирину. Отвечаю по–английски, что её нет дома. Та испуганно бросает трубку.