— Ирина, Анастасия, кто‑нибудь переведите ей, пожалуйста — пусть снимет этот металл. Пояс тоже. Все, кроме серёг. У неё сейчас болит голова?
— Сильно, — отвечает Ирина. — Несмотря на таблетки.
«Господи, Иисус Христос, — молюсь я про себя, подходя вплотную к
пациентке. — Именем твоим прошу Отца нашего небесного, если можно, если будет воля Твоя, дай исцелить эту больную женщину.»
Жестом прошу Одилию приподнять согнутые в локтях руки. Берусь за локти, большим и указательным пальцами с силой нажимаю на точки, расположенные чуть выше суставов.
— О–ля–ля! — Одилия стонет от боли.
Продолжаю стискивать точки, пока у неё на щеках под слоем грима не появляется румянец.
— Все. Пусть сядет, отдышится. Спросите, сейчас болит голова?
Одилия трогает пальцами лоб, виски. Что‑то отвечает.
— Боль будто выключили, — переводит Ирина.
— Втолкуйте ей, чтоб больше никогда не носила ничего металлического, окольцовывающего тело. Особенно вокруг живота, где находится солнечное сплетение, и вокруг шеи, где щитовидка. Кто следующий?
Становится слышен шум налетевшего ливня.
…Мама Анастасии, всегда молчаливый отец с маленькими, внимательными глазами, их родственница все в той же накинутой на плечи серебристой шали. Поочередно занимаюсь ими. Выдохся уже только оттого, что чувствую себя, как фокусник перед ротозеями…
А тут ещё Ирина просит напоследок посмотреть её, продиагностировать.
Поворачиваюсь к ней, и лишь сейчас замечаю стоящую в дверях гостиной Женю.
Внезапная мысль поражает меня: зачем я стесняюсь, скрываю самое главное — свою молитву, своё прошение к Богу? Ведь если кто‑то и исцеляется, то только благодаря Его соизволению.
Осенив себя крестным знамением, говорю громко, решительно:
— Иисус Христос, Господь и друг наш, сохрани и помилуй эту девочку, её мать Ирину, этих людей! Дай мира этому доброму дому… Дай, чтоб все мы пришли к Тебе, пока живы
Звонит телефон. Женя кидается к трубке, срывает её, снова кладёт на рычаг.
Все продолжают взирать на меня, ждут. Только Анастасия смотрит, не скрывая иронии. От моей решимости нет и следа. Чувствую себя неловко. Стою, как в пустыне.
Телефон звонит снова. На этот раз к нему подходит Ирина. Почему- то подзывает меня, подаёт трубку.
— Это Валера Новицкий. Я освободился. Готов встретиться хоть теперь.
— Валера, где тебя носило? Через час–полтора уезжаю.
— А как же мои ноги?! — капризно взывает он. — Когда ты их полечишь?
— Не судьба, Валера, бросай курить. Вышло моё время в Париже. Кончилось.
Возвращаюсь к столу, сажусь рядом с Анастасией. Она поворачивается ко мне:
-…Сегодня шла из Академии к дому. У магазина «Тати» стоит молодой человек в измятых, грязных джинсах, ширинка, извиняюсь, расстёгнута, зато поверх ковбойки огромный православный крест, ужасный тик на пол лица, словно подмигивает. Приостановилась, не смогла удержаться. Спрашиваю: «Неужели вы из России?» Самодовольно кивает: «Ай эм пилигрим».
Все хохочут. А мне неприятна эта история. Поневоле вспоминаю о своих спутниках–паломниках…
— Ирочка, во сколько автобус прибудет к монастырю?
— Сказали — вечером.
Смотрю на часы — пять минут восьмого.
— Тогда мне пора, — поднимаю рюмку, чокаюсь со всеми, благодарю.
— Этьен, едем? Тем более, дождь. Сильный.
Тот внимательно смотрит на меня, пытаясь понять. Анастасия переводит. Затем вновь обращается ко мне:
— К чему так спешить, ещё ничего не ели, будет форель с картофелем. Еще Одилия будет играть нам на скрипке.
Услышав, что назвали её имя, Одилия что‑то говорит.
Теперь переводит Ирина:
— Она спрашивает — сколько должна за сеанс?
Смотрю на Одилию. Сидит без своих украшений. Светло улыбается, кивает мне головой.
— Храни вас Господь! — говорю я всем и встаю. Этьен встаёт тоже.
Прежде чем надеть куртку, захожу в комнату, забираю со стола конверт с кленовыми листьями, фотоаппарат, сбрасываю в пластиковый пакет накопившиеся вещи.
Выйдя за Этьеном из квартиры, оборачиваюсь и вижу — Ирина нежно пригнулась к Жене. Девочка отрешённо смотрит, как я ухожу из её жизни.
Этьен впереди, я — за ним, перебегаем под шумящим дождём на противоположную сторону улицы, где в тесном ряду других машин припаркован «Ситроен». Вот и распахнутое окно на первом этаже. При свете лампы с зелёным абажуром одинокий человек продолжает над чем‑то корпеть у конторки.