На меня они даже не взглянули.
— Прибыли, слава Богу! — сказал отец Бернар в то время как наш священник троекратно его лобызал. — Вы уже знаете, что в Москве?
— Слышали, — ответил отец Василий, осеняя себя крестным знамением. — Все волнуемся. Возможно ли от вас позвонить домой? Беспокоюсь о семье.
— Телефон висит в коридоре. Скажите своим, через десять минут будет ужин на столах, — отец Бернар обратился ко мне. — Идемте, покажу вашу келью.
Монахи и Марта начали со звоном и грохотом вытаскивать из буфета тарелки, чашки и стаканы для вина, а я, сопровождаемый отцом Берна- ром, поднялся по лестнице со своим чемоданом и пакетом, вышел наружу во мрак и сырость дождливой ночи.
Зная меня, мою проклятую склонность всех осуждать, ты, наверное, не поверишь, что, когда мы с отцом Бернаром пересекли часть промокшего парка и подходили к остановившемуся у длинного здания автобусу, и я увидел под узким навесом Тонечку, Олю, Акын О'кеича, Георгия, Нину Алексеевну, Вадима, я понял, что соскучился, что люблю их всех. Даже Игоря, который шёл за нами и ещё издали кричал: «Паломничающие! Забирайте необходимые шмотки и бегом вон в тот домишко, в подвал. Будет ужин!»
Но никто не двинулся с места.
— Привет! — поздоровался я со всеми сразу. Они молча смотрели на меня, на то, как я иду между ними и автобусом со своими вещами. Чемодан в эту минуту показался мне огромным, роскошным и постыдным, мерзкой уликой, как какая‑нибудь вещь, купленная в секс–шопе близ пляс Пигаль…
И только Катя, Катенька выскочила из «икаруса», подала мою сумку, быстро сказала: «У нас неприятности.»
— Какие? — спросил я, думая, что она имеет в виду события в Москве. Тем более, что, пока отец Бернар отпирал входную дверь, ко мне, оттеснив Катю, подскочила Нина Алексеевна, прошептала с надеждой: «Вы не знаете, может быть нас теперь оставят во Франции как политических беженцев?»
Я глянул в её взволнованное лицо, пожал плечами и вошёл в дом.
Отец Бернар включил свет. Я поднялся за ним по деревянной лестнице на второй этаж. Потом по узкому, извилистому коридору, куда справа и слева выходило множество дверей, мы подошли к последней. Он отпер её.
Это оказалась неожиданно большая белёная комната со столом–секретером у одной стены, полуторной кроватью — у противоположной, двумя стульями, креслом, стенным шкафом и рукомойником в углу. Над столом висело распятие.
— Надеюсь, вам будет удобно, — сказал отец Бернар, вручая мне ключ. — Утром после молитвы и завтрака все поедут на встречу с Парижем, и у нас будет время задать друг другу вопросы.»
…Давно стихла беготня, топанье ног в коридоре. Все разместились, спят. Только дождь за чернотой окна продолжает стучать по карнизу.
У меня тоже неприятность, чтобы не сказать хуже: в сумке не оказалось пистолета.
Перерыл её несколько раз. Соломенный подстаканник, две запасные рубашки на месте, так и не распечатанный блок сигарет «Мальборо», свитер, три пары чистых носков, носовые платки — на месте. Пакет с бритвенными принадлежностями, зубной щёткой, пастой и мыльницей на месте — в затянутом «молнией» боковом отделении. На самом дне обнаружил завёрнутый в бумажную салфетку засохший, ещё московский, бутерброд с сыром и двадцатикопеечную монету чеканки 1982 года.
Пистолета нет.
Так я и знал, предчувствовал. Фриц, надо надеяться, теперь благополучно живёт–поживает и думать не думает о своей ужасной затее. А я влип.
Эту штуку с перламутровой рукояткой, безусловно, взял Игорь. Не Катя. Именно он. Вернулся в номер гостиницы после коллективной медитации–молитвы, увидел на полу возле тумбочки сумку. Соблазнился. Про- шуровал ее… Потом отдал Кате.
А если не он? Какой он ни есть, вроде, христианин. С крестом на груди. Правая рука отца Василия. Вполне мог взять кто‑нибудь из обслуги — уборщица, горничная… Но тогда чего я переживаю? Пистолет просто спёрли, он исчез навсегда как бы сам по себе.
Чтобы отвлечься от безысходных, противных мыслей, отмыкаю золочёным ключиком, подвешенным к широкой ручке, оба замка чемодана.
Ну и ну… Вот какое впечатление произвёл я на Иру и её друзей! Недаром она сочла нужным сообщить Женечке, что я бедный. Ужасно!
Две запечатанные в целлофан новые рубахи — голубая и синяя. Галстук с затейливой монограммой — наверняка презент от Одилии. Домашняя зелёная куртка, пакет с тремя кусками мыла «Камей», баллоном пены для бритья, тюбиком зубной пасты; набор авторучек, записные книжки, блокноты, толстая пачка нарядных столовых салфеток. Большая банка растворимого кофе. И даже здоровенный коробок французских спичек.