— Ты совсем не такой, каким я себе представлял ваших мальчишек... И вообще... многие ваши лётчики... и солдаты — они люди, как люди... Если бы я не видел сам, я бы не поверил, что они могут бомбить... убивать...
Мартин потёр переносицу, вздохнул. Спросил:
— Толька... а вот мы дрались... ты такое слово сказал... — и Мартин повторил слово из пяти букв, которым русские люди выражают наивысшую степень напряжения. — Оно, что значит?
— Ну... — Толька вытаращил глаза на Мартина и покраснел. — Это ругательство нехорошее... мат, в общем... Если бы отец услышал, что я так выругался, он бы уши мне оборвал... Это, в общем, такая женщина... ну как бы... она...
— Ясно, — Мартин хихикнул. — А это? — он произнёс заветное русское слово из трёх букв.
— Ну, это вот, — Толька показал на себе.
Мартин заржал:
— У отца... — с трудом выговорил он. — У отца летает пилот... с такой фа... фамилией! Хорошо, что он не знает русского!
Толька подхватил смех.
В течение следующих пятнадцати минут Мартин старательно изучал матерные ругательства, которыми щедро делился Толька, стараясь произносить их как можно правильней. Потом Толька, глядя в сторону, пропел:
Сидит Гитлер на заборе,
Просит кружку молока.
А солдаты отвечают:
«Кран сломался у быка!»
И, когда Мартин попросил перевести, отмахнулся:
— Да ну, это я так...
Мартин не стал настаивать. Посидел молча, потом дотянулся до своей рубашки, достал из кармана блокнот, из него — листок. И подал Тольке:
— Ты можешь радоваться, но эти люди пропали на аэродроме за последний год. Именно тут... — Толька вертел лист с непонятным лицом. Мартин требовательно сказал: — Может быть, ты мне расскажешь подробно, что тут творится?
Толька вздохнул, вернул лист. Пожал плечами:
— Я раньше сюда попасть не мог... Когда наш аэродром был. Тут такая охрана стояла... Но в городе говорили, что и тогда люди пропадали. Нет-нет, да и... — Толька сделал движение рукой. — А когда я тут у ваших начал работать, то сам много увидел... Разного. До войны тут такие легенды были...
Толька опять замялся.
— В общем, что здесь, где аэродром, место такое — нехорошее. Всегда было. С незапамятных времён. Про это все местные знают. Может, поэтому и партизаны на сам аэродром ни разу не нападали... Тут дырки есть.
— Какие... дырки? — почему-то очень испугавшись, до озноба, спросил Мартин.
Толька неопределённо пошевелил рукой:
— Ну... Это один дед так нам говорил. Дырки, как пещеры в земле. Шёл-шёл и — уххх! Только эти дырки не в земле, а в... пространстве как бы что ли. Ну, я не знаю.
Мартин осмотрелся, словно собираясь увидеть эти самые «дырки». Хотя... да ведь он же их уже видел! Самую настоящую дырку видел! Ту, чёрную, на берегу странного пруда!
— Надо сказать отцу... — пробормотал он.
Толька покачал головой:
— А он не поверит. У нас до войны даже кое-кого арестовали, чтобы слухов не распространяли... Да и вообще-то, если осторожно себя вести, то и не случится ничего.
— Ничего себе ничего! — вырвалось у Мартина, — тринадцать человек пропали! Я понимаю, тебе всё равно, но ведь это...
— Смотри, — вдруг сказал Толька и привстал. — Смотри же...
Мартин оборвал свой гневный монолог и взглянул туда, куда неотрывно смотрел русский.
Кто-то — или что-то — скатывал пространство за мостиком, как скатывают холст с нарисованной на нём картиной-пейзажем. Это происходило совсем близко от мальчишек, но они оставались неподвижны и молча смотрели, как обнажается чернота, пронизанная искрами огоньков. Огоньки ждали.
Было полное ощущение, что они разумны и хорошо понимают происходящее.Появилась вдали острая скала. Нет, понял Мартин, это не скала, это башня — неестественно высокая, тонкая, острая башня, и возле неё кружатся чёрные обрывки... нет, не обрывки — это живые существа, они летают, летают...
— Бежим! — рванул его за плечо Толька. — Бежим скорее!!!
...Мальчишки пробежали, держа подхваченную одежду в охапку, не меньше километра берегом речки, спотыкаясь, падая, вскакивая и не в силах оглянуться. Потом остановились, тяжело хрипя. Мартин выдохнул:
— Это же рядом со взлётной полосой... неужели никто не видел...
— Не рядом, — помотал головой Толька, его лицо было бронзовым от пота. — Это вообще не здесь... Мы чуть не погибли, понимаешь?! Я такого не видел раньше, про такое только рассказывали... — и он что-то добавил по-русски.
— Кто? — Мартин бросил одежду, сел на траву, потёр виски. Толька рухнул рядом, зажмурился:
— Есть тут один дед... — вроде бы нехотя ответил он. — Его тоже таскали, чтобы не болтал, да он из ума давно выжил.
— Я должен с ним поговорить, — решительно сказал Мартин.
8.
Толька появился как всегда бесшумно и неожиданно. Мартин вздрогнул, но тут же спросил:
— Принёс?
— Угу, — Толька показал плотный свёрток. — Держи, переодевайся...
Значит, как договорились. Ты немой. После контузии. Не глухой, а просто немой... Хотя и глуховатым можешь прикинуться, на случай, если кто особенно расспрашивать будет.
Держись со мной, никуда не суйся. Если пацаны поймут, что ты немец, то отлупят так, что ой, а заодно и меня... Только я обувки не нашёл.
— Ничего, — Мартин, поддёрнув мешковатые штанины коричневых шаровар, влез по щиколотку в прибрежную грязь и поболтал в ней ногами. — Замаскируюсь... Сойдёт?
— Сойдёт, — хмыкнул Толька. — Пошли.
— Погоди, — Мартин ещё раз осмотрел себя, глядясь в воду заводи, как в зеркало, — точно сойдёт?
— Точно, точно, — кивнул Толька. И спросил: — Боишься?
— Есть немного, — признался Мартин...
...Где-то подсознательно Мартин ожидал, что попадёт в жутковатое царство хижин с соломенными крышами, разбитых дорог и людей, похожих на монстров из страшного сна.
Но Любичи оказались симпатичным городком с широкими улицами, мощёными камнем, узкими тротуарами, обсаженными деревьями и каменными, вполне уютными на вид домами. А люди скорей напоминали не монстров, а просто испуганных и усталых... людей.
На улицах их было немного, а те, кто был, спешили, глядя себе под ноги. Казалось, они очень стараются просто не замечать происходящего вокруг, потому что им всё это тошно, а сделать ничего нельзя.
Более-менее оживлённо было около комендатуры, да ещё на базарчике, расползшемся с небольшой площади, по всей видимости, для него специально отведённой, на окрестные улочки. Но и тут почти ничего не продавали — меняли всё на всё, стоял страшный гвалт.
Мартин загляделся на какие-то вычурные часы... и еле удержался на ногах, когда чья-то сильная рука отшвырнула его от импровизированного прилавка. Послышался голос, бросивший по-немецки:
— Пшёл прочь!
Пожилая женщина, менявшая часы, глядела на мальчика с испуганным сочувствием, а двое молодых солдат, один из которых и отбросил Мартина, уже не обращая на него внимания, рассматривали её товар и переговаривались.
Мартин сжал кулаки, онемев на самом деле... и Толька уволок его подальше. Там Мартинам прорвало:
— Пусссссти!!! Я ему... он у меня... я... я... я... Как он!..
— Тихо, — прошептал Толька, озираясь. — Тихо, всё нормально. Пинком не проводил — и ладно, а то знаешь, как бьют? Спецом под копчик целятся, потом сесть не получается, как будто в тебя лом вбили.
Мартин перевёл дух и мрачно спросил:
— И часто так?
— Как когда, — пожал Толька плечами. — У вас на аэродроме меня ни разу не трогали. Орут иногда, но не трогают. А тут, особенно если молодые из гарнизона... или наши полицаи — то бывает... — он посмотрел на Мартина с сочувствием, но, в то же время немного злорадно: — Ну, теперь понял?
Мартин угрюмо стукнул пяткой по краю тротуара и, не ответив, перевёл разговор:
— Пошли к твоему деду.
— Рано ещё, он рыбу наверняка ловит... — Толька помедлил. — В лапту умеешь играть?