— Нет, — пожал плечами Мартин...
...В лапту играть оказалось легко и интересно — главное, бить ме-ко и бегать быстро. А что Мартын взялся неизвестно откуда и не умеет говорить — никого особо не удивляло. На краю вытоптанного пустыря сидел мальчишка лет 12 — без обеих ног. Наблюдал за игрой.
Это тоже никого не удивляло. Чудно было не понимать языка. Хотя... несколько слов — и матерных ругательств, которыми нередко сыпали игравшие, и не только — Мартин понимал. И сам немного удивился, что понимает. Удивился и обрадовался.
После игры купались. На берегу разожгли костёр, испекли картошку — по две штуки на каждого, Мартину тоже сунули, как своему, без слов. Соли не оказалось, но все ели жадно, а Мартин думал с ужасом: а если Германия проиграет войну?!
Нет, такого не может быть, но если?! Неужели тогда... Нет, лучше он умрёт. Тогда лучше умереть. Он не презирал этих мальчишек, нет. Но для себя решил: лучше умереть, чем так вот...
Над городом несколько раз пролетали самолёты с аэродрома. Мальчишки каждый раз молча провожали их взглядами, но лица у всех становились недобрые.
Мартина так и подмывало крикнуть: «Не смейте, там отец!» — но он понимал, что это будет глупо. Да и сам отец знал об этой ненависти и относился к ней спокойно.
Толька, между тем, что-то сказал мальчишкам и поманил Мартина рукой. Пришлось одеваться и идти — скорей всего, было пора к тому загадочному деду.
Близился вечер. Жара не спадала, похоже было, что ночью пойдёт дождь. Мальчишки вместе пылили по окраинной улочке, заросшей зеленью. Толька неожиданно спросил:
— Зачем тебе это надо?
— Мне интересно, — соврал Мартин. И Толька ощутил, что он соврал, и криво усмехнулся. Помолчал и добавил: — Надо скорей, а то скоро комендантский час, вернуться не успеем.
— Ладно, — сердито ответил Мартин, — я просто хочу в этом разобраться, потому что я немец и потому, что погибают наши люди. И мой отец может погибнуть.
— Он может погибнуть и в небе, — сказал Толька, и Мартин нашёл в себе силы спокойно ответить:
— В небе — это война. А тут... тут что-то странное и страшное.
— И оно просыпается, — сказал Толька.
Мартин резко обернулся к нему:
— Как?
— Этот дед говорил нам — не надо будить то, что на аэродроме, если оно проснётся — то будет плохо всем. Вроде бы так уже было в давние времена... Вон его дом.
Дом — это было сильно сказано. Вот это жилище вполне соответствовало заочным представлениям Мартина о том, как живут русские. Покосившуюся хибару, косо выглядывавшую из запущенного сада, покрывала солома. Единственное видимое окно мутно отражало солнце.
Короче, тот ещё был домик, что и говорить. Но он вполне вязался внешним видом со своим хозяином, который расставлял у стены самодельные удочки. Около его ног стояло древнее деревянное ведро, в котором что-то бурно плескалось.
— Все места знает, но никому не говорит, — прошептал Толька. — Сейчас попробуем... — он кашлянул и оглушительно проорал: — Вечер добрый, дед Никодим!!!
«Вечер» Мартин понял и, сообразив, что русский приветствует старика, быстро поклонился. Дед между тем повернулся. Он был седой, как снег, заросший волосами, как шотландская овчарка и согнутый, как рыболовный крючок. Окинув мальчишек взглядом предположительно где-то скрывавшихся среди волос глаз, дед гулко бухнул:
— Чаво?! Рыбы нету. Не ловисся. Ничаво нету.
— Да не нужна рыба!!! — рявкнул Толька.
Дед помотал головой:
— Всем нужна. Нету рыбы.
— Ёшкин кот... — буркнул Толька. — Дедушкаааа!!! Нам!!! Бы!!! По!!! Го!!! Во!!! Рить, хрен старый!
— Чаво орёшь, я не глухой, а он орёть, — равнодушно заметил дед. — Рыбки не хотите? А там поговорим. Водички натаскаете, и поговорим, ага. Ну и рыбку почистите, значить. Потом.
— Чего ему надо? — спросил Мартин.
Толька вздохнул:
— Пошли за вёдрами, — сказал он по-немецки.
— Они там, значить, снутри на лавке, — любезно объяснил, ухитряясь коверкать и этот язык, по-немецки дед...
... — Я лет семь у немецких, значить, колонистов работал. — дед Никодим сноровисто шлёпам больших карасей с боку на бок. — Эх, мучицы ба... Семь, значить, лет. И уж немца, значить, с нашим ни в жись не спутаю. Особенно ковда услышу, как он говорить. Да я плохо слышу, я и правда глуховат...
Мартин следил за дедом, разинув рот. Старик бил в котелок8 так здорово, что просто непонятно было, кого и зачем он надувает. Караси пахли обалденно.
Толька куда-то отлучился и отсутсвовал уже довольно долго. А дед разглагольствовал по-немецки с такой лёгкостью, как будто это был его родной язык. Нет, эти русские — оччень непростой народ...
— Да! — дед словно бы окаменел. — Чё спомнил-то, малой! Я тебе тут вещу дать хотел... — он порылся в кармане неопределённой формы и размера штанов и извлёк странноватую металлическую бляшку. Она тяжело оттянула ладонь протянувшего руку Мартина... Восмиугольная серая звезда с чёрной воронёной стрелкой.
— Спасибо, но это зачем? — Мартин с любопытством разглядывал странноватую вещичку.
— Чаво? — осведомился дед.
— Ну, вот, — Мартин продемонстрировал бляшку.
— Это чаво та? — изумился дед. — Старая вешш... Нашёл иде?
Мартину захотелось придушить деда на месте. Но тот вовремя отвернулся со словами:
— Ну нашёл — и ладно... А я чего хотел-то сказать... — снова зашкворчали караси. — В старое время люди много чаво знали. И куда не нать соваться — не совались... да. Был в этих местах князь. Совсем в старое, надо быть, время... В давнее... Масла вот тоже нету, на воде жарить — морока одна...
— И что князь? — Мартин сидел, как на иголках.
— Князь? — дед шлёпнул карася на глиняную тарелку. — Какой?
— Вы сказали — князь тут был, — Мартин глубоко вздохнул.
— Дышишь ты тяжко, — сочувственно сказал дед. — Бабка моя покойница травки знала всяки, она б тебе подмогнула... Был князь? Да откуда ж я знаю... Может, и был. Караси готовы вот. Второй-то где, тож шустрый?
— Я тут, — Толька возник на пороге, сел рядом. — Ну что?
— Я его убью, — процедил Мартин углом губ.
— Я и сам скоро помру, — заметил дед, — чего пули тратить... Вот днями тоже приходил. Как его... тьфу ты, господи... полицейский. Говорит — аусвайс выправляй, дед, а то капут сделаем, старый леший. Ну, погрозил и пошёл. И дорогой-то делся куда-то, посечас ищут. А куда тут деться — небось, к лешему и забрёл...
Так вот тот князь шибко смелый был и умный. А може, считал себя так. Числил. Да... Вы карасей ешьте, ешьте... И вызнал князь про дырки такие, скрозь которые можно в иные миры добраться. Уж чего он там себе думал — я не знаю. Но только он тех дырок наотворял — ужасть! И полезло через них всякое...
Князь-то, — дед укоризненно-осуждающе покачал головой, — думал сглупа, что они — эти, значить — ему служить будут. По первости и служили. А потом, как взялись сами собой руководствовать! Князь-то первым и сгинул. Уж как там дальше было — а хороши караси!
Толька тихо застонал.
— Болит чаво тоже? — участливо спросил дед. — Глядю — оба вы больные... Эх, нет моей бабки... Ну, а как сгинул — тут эти-то и вовсе распоясались, сёлами людей уволакивали. Но всё ж нашлась на них управа. Загнали их вобрат. И запечатали, вроде как. А только они-то помнят, — дед погрозил пальцем, — помнят, что тут ход был. И только и ждут, чтоб, значитца, кто им дорогу открыл... Воды-то натаскали?
9.
Отцовский «мессер» был похож с хвоста на шумовку. Дырок оказалось не меньше тридцати, сквозь хвост красиво светили последние лучи закатного солнца. Механик отца — Мартин никак не мог запомнить его имя — посвистывая, рисовал на фюзеляже ровненький красивый крест — вдобавок к тем ста с лишним, которые его уже украшали.
Отец сидел на краю аэродрома, широко расставив ноги. В левой руке он сжимал фуражку. Голова была запрокинута, глаза закрыты. Волосы шевелил ветер.