Я ещё долго смотрел на этот костёр, пока не уснул. Не помню, чтобы мне что-то снилось. И сам сон был спокойным и глубоким. Но, когда я проснулся, пустыни не было.
Я лежал на скамейке самого обычного городского парка. Надо мной склонялись ветви ивы, похожие на шатёр. Где-то в вышине шумел по листьям дождь.
Я не удивился и не испугался. В конце концов, это могли быть именно Любичи, а значит не пугаться следовало, а просто быть осторожным. Для начала я выпустил куртку поверх ремня с пистолетами и ножом...
...Тут была осень. Не поздняя, но осень, сыпавшая с неба не холодным, не тёплым, не сильным, не слабым дождём. Я шёл по аллеям парка и понимал всё больше и больше, что это не Любичи и, кажется, вообще не жилой город.
И аллеи, и частые скамейки, и летняя эстрада, к которой я как-то вышел, были пусты. И не слышалось ни одного живого звука. Мои часы стояли. Я начал подозревать, что это опять некое чёрт-те-где меду мирами и сердито подумал об отсутствии порядка в канцеляриях, ведающих всем этим.
Как раз когда я так подумал — парк кончился.
Длинная улица «спального района» была заштрихована дождём. Мокро поблёскивали трамвайные рельсы. Тяжело наклонились к асфальту чахлые деревца. Было пусто. И я пошёл через эту пустоту, по нескончаемой дождливой улице.
Я как-то сразу и быстро устал, больше, чем уставал до этого где бы то ни было. Заболела грудь, звук моих кроссовок по асфальту казался противным, каким-то болотным. А что если эта улица никогда не кончится? Может быть, это и есть ловушка — я обречён вечно шагать по этой сырости, сквозь ровный бесконечный дождь?
Это, пожалуй, пострашнее любого другого, что могло со мной случиться... Я поглядел на одинаковые окна одинаковых девятиэтажек. Они смотрели со слепым равнодушием. Небо — бесцветное, серое — казалось захлопнутой крышкой мусорного бака.
Усталость стала непреодолимой, и я тяжело сел на стоявшую под навесом около трамвайных путей скамейку. Хотел поесть, но понял, что не голоден.
В луже на асфальте бесконечно и непонятно почему крутился кусочек полиэтилена — то ли от кассеты, то ли от сигаретной пачки. Я тупо смотрел на него, пока не встряхнулся, услышав шум приближающегося трамвая.
Угловатый, красно-белый, вагон замедлял ход. Двери с коротким шипением открылись. В салоне никого не было, никого не было в кабине, но мне вдруг захотелось встать и войти внутрь. Там решатся все проблемы. Навсегда.
Наверное, я бы так и сделал, но двери дрогнули, захлопнулись, трамвай со звоном набрал ход и исчез в дожде.
А я заставил себя встать и опять поплёлся через морось по улице, у которой не имелось видимого конца — всё новые и новые дома, новые и новые замученные тополя, новые и новые арочные входы во дворы выплывали из мути.
Я пожалел, что со мной нет дебильника — врубить бы сейчас «Memmingem», 3-й концерт «Blackmore's Night», чтобы средневековая плясовая разогнала всё это — серость, сумрак, мокреть... Или — «Play, minstrel, play»... Я заставил себя (какое усилие для этого понадобилось!) напевать вслух:
Play, minstrel, play for me,
Play, unclefather...
И неожиданно для самого себя свернул во двор, под первую попавшуюся арку.
Двор был, как двор — те же тополя, песочница, горки-качели... Я подошёл именно к качелям. Качнул их (они заскрипели), преодолел появившееся вновь желание сесть. И остался стоять, глядя, как с неба планируют мелкие капли, ощущая, что я промок насквозь.
Двери подъездов были открыты, я, двигаясь через силу, подошёл к крайней и заглянул внутрь. Там горела лампочка, на стене было написано:
RAP FOREWER!
Я устало и тупо смотрел на эту надпись, думая, до чего будет обидно, если это окажется последним, что я увижу в своей жизни. Напротив двери лифта виднелась ещё одна надпись:
НЕ СПИ, ЗАМЁРЗНЕШЬ!
Пожалуй, не менее глупая, чем первая. Я сделал пару шагов внутрь, к лифту — и понял, что валюсь с ног. Перед глазами оказался пол из коричневого дешёвого кафеля. Я вытянул руку к лифту, перевалился на бок и закрыл глаза.
8.
Я сидел в ванне. В небольшой, но очень чистой кафельной комнатке — и кафель был не грязно-коричневый, а розовый и мраморными разводами, а вода — тёплой.
Моя одежда, обувь, снаряжение — всё отсутствовало, но с вешалки тяжело спускался махровый халат, а возле ванны стояли пушистые тапки в виде собачьих морд. Терпеть всегда не мог такие.
Так, подумал я. И что это такое? Окажись вокруг лес, горы, пустыня (чтоб ей пусто было) — я бы ощущал себя нормальнее. А в нормальной обстановке — нате вам, опять появилось беспокойство. Доигрался — вернусь домой, спать буду на полу, с пистолетом под рукой.
Если вернусь, конечно. Я вылез из ванной, стараясь не шуметь и прислушиваясь. Что там за дверью-то? Обычная квартира? Или НЕобычная квартира? Или не квартира вообще? Вроде тихо...
Я влез в халат, пихнул под ванну тапки. И всё-таки не уследил, когда и как открылась дверь и весёлый мужской голос спросил:
— Согрелся?..
...Я узнал его сразу и совершенно не удивился. Невысокий, плотный и круглолицый мужчина с чёрными усиками и насмешливыми глазами не раз встречался мне и в телепередачах, и на обложках книг с его фамилией.
А после недавнего фурора фильмов по его романам о воинах Света и Тьмы он был, пожалуй, известен даже неграмотным — и не только у нас в стране.
Другое дело, что фильмы его и большинство его книг никогда мне не нравились. И вообще у меня было сомнение, что это — он настоящий.
Но какао и оладьи с вареньем были настоящие. И квартира — двухкомнатная, через приоткрытую дверь в соседнюю комнату я видел ряды дисков, кассет и книг в шкафу, блеск экрана выключенного компьютера — тоже была вроде бы настоящая.
— Я тебя нашёл на полу внизу, около лифта, — пояснил хозяин квартиры, с удовольствием наблюдая, как я ем. А я уже заметил, что моя одежда сушится над включенной плитой, и тут же лежит оружие и снаряжение. — Как тебя сюда занесло?
Я начал допивать какао, размышляя, рассказать ему всё или нет, растягивая время, спросил:
— А вы... как вы тут оказались?
— Это место, где я работаю, — пояснил он. — Я его сам создал. И тут довольно редко бывают гости.
— Ясно, — отозвался я. — Не слишком уютное место вы создали. По-моему, с фантазией у вас всё в порядке, могли бы и постараться для себя...
Известный писатель без обиды, но досадливо поморщился:
— Ты не понял. Я его специально таким и создавал. Местом, где ничего не происходит. Мне хватает суеты и в каждодневной жизни, и в книгах, которые я пишу.
— А люди, которые сюда попадают? — поинтересовался я. — Они, как же? Похоже, ваш мир тянет из них то, чего ему не хватает — эмоции и жизнь.
— Я никого к себе не зову, — отозвался он. — Хочешь ещё какао?
— Нет, спасибо... — я посмотрел на одежду. — Она ещё не высохла?
— Нет. Может быть, расскажешь, что ты ищешь? Всё равно пока ты тут, я не смогу работать, а больше делать нечего.
Глаза у него были не только насмешливые, но и холодные. Но он был прав — что ещё делать? И он, в конце концов, спас меня — так надо же хоть так его отблагодарить. Я пожал плечами и начал рассказывать.
Очень быстро я понял, что мой рассказ ему неинтересен. Он слушал внимательно и вежливо, но не более того. Скорее уж, его интересовал я сам — и подтверждение этому я получил, как только замолчал. Он хмыкнул, потёр усики и полюбопытствовал:
— Зачем тебе это надо?
— Вы мне верите? — почти удивился я, забыв, где нахожусь.
Он поморщился:
— Верю, не верю... Верю, конечно. Ну, так зачем?
— То есть, как... — я пожал плечами, даже растерявшись. — Ну, как же...
— Да вот так, — качнул он головой. — Тебе-то это зачем? Люди совершают глупости. Ошибки. Расплачиваются за них. Каждый за свои. Но ты-то, зачем лезешь в совершенно чужую историю?