Я привёл себя в порядок — тщательно, аккуратно. Потом — просто чтобы как-то занять время — попытался позвонить в больницу, но в телефоне перебивали друг друга радиоголоса из сороковых годов, и я понял, что, в сущности, эта улица уже не принадлежит нашему времени... и миру.
И что, если я не уберусь с неё немедленно — то всё. Меня не будет. Или случится что-нибудь ещё более страшное, чем смерть. Теперь я был уверен, что такие вещи есть.
Я бы не выдержал и сбежал, продлись это страшное ожидание ещё хоть полчаса. Но как раз когда я опустил на место телефонную трубку и взглянул в окно, я увидел ребят.
Они шли посредине улицы, как в кино, но это было совсем не смешно и не по-киношному. Шли неспеша, но было видно, что это не от нерешительности, а просто потому, что спешить некуда — время ещё есть и всё решено.
Лидки с ними не было, но мой страх, беспокойство и неуверенность отхлынули разом, и я выскочил наружу, их встречать.
Всё было как-то церемонно и чинно. Мы молча поздоровались за руку. Они — все трое — были в камуфляжах, лёгких спортивных кедах-берцах, с рюкзаками. Тон — с гитарой.
Пока я провожал их в дом, появилась и Лидка — тоже молчаливая и так же одетая. Она принялась готовить завтрак, хотя мне есть не хотелось. Мы уселись в зале — сперва молча, потом Тон подыграл себе на гитаре...
Начинается
плач гитары.
Разбивается
чаша утра.
Начинается
плач гитары.
О, не жди от неё
молчанья,
не проси у неё
молчанья!
Неустанно
гитара плачет,
как вода по
каналам — плачет,
как ветра
над снегами — плачет,
не моли её
о молчанье!..24
— Спой про тополя, — попросила из кухни Лидка. Тон кивнул...
И тополя уходят...
Но след их озёрный светел.
И тополя уходят —
Но нам оставляют ветер.
И ветер отхлынет скоро,
Укутанный чёрным крепом...
Но ветер оставит эхо,
Скользящее вниз по рекам.
А мир светлячков нахлынет —
И прошлое в нём потонет,
И маленькое сердечко
Раскроется на ладони...25
Лидка поставила на стол кофейник с крепким кофе, тарелку с бутербродами, высыпала таблетки:
— Нам по три, Кольке две, — сказала она. — Это беньки26. Один раз можно. Съедим перед выходом.
— Мне нельзя, — покачал я головой.
— И мне, — сказал Колька. — Запутаюсь.
— Ясно, — Лидка убрала пять таблеток, остальные разделила на три кучки.
Молча ели бутерброды, запивали кофе. Потом ребята начали потрошить рюкзаки — и одновременно мы обвешивались поверх надетых жилетов на липучках мотками верёвок, фонариками, самодельными гранатами, ножами...
Петька сунул в петлю на поясе обрез повесил за плечо самодельный огнемёт, я оставил себе пистолеты, у остальных оказались по два арбалета, у Лидки — ещё «вальтер» и пистолет-электрошокер.
Я выложил на стол список, составленный ребятами Олега Второго. И поклялся себе, что, если вернусь, обязательно напишу по адресам. Не знаю, что — но напишу...
— Съели, — скомандовала Лидка. Они проглотили таблетки, запили остатками кофе. — Встали, — дала она другую команду. Но её мы выполнить не успели.
— Сидеть! — раздалось от двери.
Мы разом повернулись ко входу.
Там стояли двое милиционеров — молодых парней, целившихся в нас из пистолетов.
— Руки за голову! — прокричал один из них, как будто мы стояли метров за сто от него. Мы, переглядываясь, выполнили команду. Второй снял с ремня рацию:
— Да, взяли... Кто звонил — не выяснили?.. Все с оружием... Есть везти.
— Чёррррт! — прорычал Петька, пригибаясь к столу.
— Выходим по одному, — приказал первый. — Лишнее движение — стреляем. Попались, щенки, вовремя о вас сообщили...
— Вы что, рехнулись?.. — начал я. — Мы...
— Молчать! — прокричал тот же. — Ты первый!
— Иду, иду, — раздражённо ответил я.
Говоривший по рации вышел первым, я за ним, не глядя на ребят. Милиционер ждал меня около УАЗика с открытой дверцей, продолжая целиться, а другой рукой держа наручники. На улице не было никого. Солнце скрылось за низкими тучами. Тучи отсвечивали болезненно-жёлтым...
— Падай!
Я упал реньше, чем сообразил, кто кричит. Послышался короткий треск электрического разряда. Милиционер у двери сделал судорожное движение и осел в пыль. На крыльце появилась Лидка — она держала в руке разряженный шокер, стреляла прямо из сеней. Следом Тон и Петька вытащили бессознательное тело второго стража порядка. Колька бережно положил ему на живот кепи.
Мы упаковали обоих в УАЗик и захлопнули дверцу. А когда осмотрелись — то увидели, что улицу заливает белёсая муть.
Аэродром пошёл в наступление.
3.
Никогда не любил туман. Намного больше, чем темноту, дождь или снег. Туман крадёт и искажает даже привычные вещи — руки кажутся не своими, чужим — голос, коверкаются расстояния. Мы успели сомкнуться кольцом — и нас затопила волна ватной глухоты. Петька потыкал стволами обреза и хмыкнул:
— УАЗика нету... Куда идти, Коль?
— Сюда, — Колька провёл ладонью наискось сверху вниз. — Сюда надо.
Тон и Лидка молча заняли места по бокам и чуть позади от него. Я оказался в середине, Петька — за моей спиной. Непонятно было, что у нас под ногами — трава не трава, песок не песок... Но что мы не на Знаменской дороге — было совершенно точно. Я достал пистолеты.
Из мглы выступила какая-то стена... нет, это был борт бронетранспортёра. В том месте, где когда-то красовался крест, сейчас видна была вмятина с трещинами от центра. Как будто кто-то саданул туда кулаком. Вот только каким кулаком надо так бить? Мы прошли мимо — и над нами навис свод. Каменная арка.
— Не... сюда, — трудно сказал Колька. — Я сейчас, погодите.
Мы замерли. Зря замерли. Стало слышно, как шепчет туман. В этот шёпот не получалось не вслушиваться, хотя вслушиваться было нельзя, я это понимал.
— Сюда, — сказал Колька.
Но Петька не двинулся с места:
— Не слышите? — спросил он. — Зовут. Мама зовёт!
Я увидел, что у него на глазах слёзы. И растерялся. Но Лидка, не покидая своего места, сказала:
— Петь, там никого нет.
— Я знаю, — сказал он. Помотал головой с ожесточением. — Я знаю. Пошли дальше. Пошли скорей, ну?!.
«А меня? — подумал я. — Кто и когда позовёт меня?»
Не думать. Легко сказать.
Не знаю, сколько мы блуждали среди туманных струй и водоворотов. Меня никто не звал, но ребят и Лидку окликали голоса, которые слышали только они — я видел это по их лицам. Может быть, в конце концов, они бы этого не выдержали, но...
Рванулся ветер. Мы пригнулись, он коротко свистнул — и тумана не стало. Вообще не стало в обозримом окружении. Мы стояли на равнине — или, скорей, в каменной чаше. По кругу — километрах в двух от нас — высился пояс острых гор.
— Куда мы попали? — спросила Лидка. Колька сморщился, потянул воздух сквозь зубы:
— Я не знаю… я сейчас... я разберусь...
— Коль, ты разбирайся поскорей, — попросил Тон почти ласково, — потому что вон почётный караул.
Это он слабо сказал, если честно.
Я не знаю, откуда они взялись, эти существа. Не такие, которых я видел в аллее. Эти были — сплошные зубы. По крайней мере, куда бы я не смотрел, видел только зубы и не мог даже определить, к чему они прицеплены, так сказать.
— Сели! — коротко скомандовал Петька. И, когда я присел, над моей головой с длинным выдохом пронёсся хлыст пламени. Петька выдал его вкруговую — кажется, у него в баллонах был бензин, загущённый сахаром. И пояснил: — Это длиннолапые зубастики, они боятся огня.
Зубастые отпрянули. Они оказались небольшие — мне по пояс, с маленьким туловищем, скрюченными ножками и длинными когтистыми лапами, тощими, но жилистыми. А башка — и правда одни зубы... И было их столько, что стрелять — только патроны тратить.
26
Бензедрин — наркотический препарат, резко, но кратковременно повышающий возможности организма.