Дело между тем шло своим чередом. Менялись напарники, следовали однообразные наклоны туловища до ломоты в позвонках. Раздражающие звуки крепкого железа, глухой стук бура о твердый гранит. Руки: вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз. Граненое железо заблестело от ладоней. Солнце стояло высоко, когда было подготовлено одно отверстие.
Стук — цок, стук — цок, стук—цок... В долине эти цокающие звуки чавкали, мялись, вызывали в зубах сверлящий зуд.
Позади далеких заснеженных гор вырастали белые клочковатые облака, окутывали крутые лбы скатов, подступали к солнцу. Из распадка, с просторов монгольских степей, дул сильный холодный ветер, пробираясь по извилистым ущельям и узким долинам. Приближалась перемена погоды.
Люди, занятые делом, не заметили, как из-за скалы выбежали белые лайки, настороженно навострили уши. Следом показался Стариков с сундучком в руке и мешком за крутыми плечами. Шел он не торопясь, мягко ступая по каменистой бровке дороги. Лохматая шапка была сдвинута на затылок, открывая высокий, в глубоких морщинах лоб. Широко поставленные глаза глядели спокойно, словно он шел не взрывать, а рыбу удить.
— Привет, молодцы! Здравствуй, бригадир! — подрывник осторожно сложил свою ношу на камни, подальше от котлована, и приблизился к бурильщикам. Умные глаза его тотчас пробежали по углублению, где чернела одна готовая дыра, а во втором торчал наполовину скрывшийся бур.
— Заждались вас, дядя Пров, — обрадованно встретил его Житнев.
— Так ничего не выйдет. Нужно, заметь, было вот тут и вот тут бурить. — Стариков указал точки в другом месте котлована. Житнев понуро слушал слова подрывника. Радость его испарилась: зачем, зачем же долбили?
Орлов осердился и, подступая к Старикову, закричал:
— Вот тут! Вот тут!.. А где раньше был?.. Вон, смотри!
Он сунул под нос подрывнику свои широкие блестящие натертые ладони. На обеих вздулись пухлые мозоли.
Стариков спокойно отстранил руки Орлова, покрутил пальцем у виска: думать надо! Твердо повторил:
— Бурите тут!
Бригадир молча взял кувалду. Снова долбежка. Орлов сбросил все, вплоть до рубахи, бил кувалдой без перерыва. Стариков проверял, правильно ли идут шпуры. С прибаутками рассказывал о том, как он лечил Мамонова.
Тучи на дальних высоких хребтах теперь застлали солнце, лохматые края их нависали над лесом, жались к потемневшей реке. Стало сумеречно и холодно.
Из помрачневшего леса доносился лай. Собаки приближались. Вдруг к пути выскочил заяц. Он еще не сменил летнюю шубку, был наполовину белый, облезлый, неприглядный. Лайки бросились за ним.
— Ого-го-го! — заулюлюкал Орлов. Кто-то присвистнул.
— Ну зачем вы? — вступился Тихон. — Пусть живет.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть расправы с длинноухим.
Обезумев от страха, косой ушкан с ходу прыгнул под крутой яр, закувыркался. Пыль курилась следом.
— Эй, вы! — крикнул Стариков.
Собаки задержались у края скалы. Заяц на берегу речки отряхнулся, сел, крутя головой.
— Беги, косой! — опять крикнул Стариков. Смущенные лайки махали хвостами, с нетерпением повизгивали.
Заяц припустил вдоль реки. Лайки проводили его растравленными глазами.
— Шабаш! — скомандовал Стариков. — Обедать. Тихон, открывай глаза, косой на десятой сопке метет.
Подрывник развернул свой мешок, достал хлеб, вареные яйца, омуля и лук в больших головках. Ребята обрадованно переглянулись, принялись за еду.
— А у нас «работничек» убег, — неожиданно сообщил Орлов. — Заслабило грешного.
Стариков сперва не понял, о ком речь, потом махнул рукой: плюнуть и растереть! К вечеру, мол, сами будете дома.
Над распадком пронесся ураганный порыв ветра, завихрило столбом пыль, покатило желтый лист. В горах прогремел гром.
Подрывник прислушался, потом сказал:
— В жизни, заметь, похуже людишки встречаются. Этой ночью угнали мою лодку. Самое последнее дело—лишать человека надежды, оставлять беспомощного. А «работничку» вашему небось самому стыдно.
Часа три спустя бригадир поднялся на столб и связался по телефону с диспетчером. Тот ответил, что предупреждение о взрыве ему принес какой-то рабочий, от вас будто бы. Веселовым назвался. Привет передавал. Пройдет моторка, и начинайте.
Тихону стало необычайно легко на душе. Он задержался на столбе, позабыв о моторке, о мозолях на руках. Ему невольно представился день, когда черные щиты светофоров озарятся цветными огнями, а по тайге, разбрасывая голубые искры, пройдет электровоз. Огромная радость победы над собой, над своей слабостью заполнила бригадира. Он долго неотрывно смотрел вперед, словно видел там нечто значительное.