Он бежал, а вслед ему раздавались проклятия тех, кому надоели его шатание и неопределенность намерений.
– Вор, вор, собака! – закричала тетя Фрося. – Видели, что делает? Он у меня пучок редиса украл и помидор!
– И у меня хотел яблоки украсть, – не выдержала наконец та самая торговка, к которой несколько раз подходили бабушка и внучка. – То– то я смотрю – не можется ему, на месте не стоит и в глаза не смотрит.
Вскоре выяснилось, что человечек готовился обобрать весь рынок, но почему-то удовлетворился пучком редиса.
– Пусть подавится, – орала тетя Фрося. – Пусть тот редис ему поперек горла встанет!
А человечек, прижимая Ваксу к груди, бежал вслед за безудержно рыдавшей девочкой. Он сам часто плакал в жизни и знал цену слезам. Игрушку он держал перед собой, отчего бежать было неудобно. Он несся под углом, по какой-то ему одному видимой траектории, достаточно было любой выбоины, любого комка земли, чтобы он упал, погребя под собой Ваксу.
Он понимал, что не взял чужое. Это та самая собачка, из-за которой столько страданий, но где же бабушка и внучка?
Он бежал так мучительно, что у него внезапно поседели виски, или это пыль поднялась из-под ног и легла на волосы?
Во всяком случае, к платформе он прибежал неузнаваемым. Они ведь могли быть и не местные – уехать в Москву или Можайск, но, пока он бежал, несколько электричек ушло и плачущей девочки на платформе не оказалось.
«Вот история, – подумал он. – Обладать возможностью успокоить человека и не иметь возможности это сделать. Вот история!»
«Не плачь, – хотелось Ваксе его утешить. – Отольются им детские слезы!»
Но она, как известно, не умела говорить, а он был добрый человек, не подозревавший, что в мире есть злость.
Идея злости – да, это возможно, но сама злость исключена скоротечностью жизни и малыми возможностями людей.
Он подумал о том, что за весь день этой собачьей маеты, бессмысленного блуждания по рынку он удостоился наконец чести совершить добрый поступок, но день прошел, девочка исчезла. Теперь он мог оглядеть игрушку, чтобы понять – стоила ли она таких страданий.
На него смотрели чудные задумчивые глаза.
«Ах ты, милая, – подумал человек, вглядываясь. – Тебя любят, тебя есть за что любить, как же ты теперь?»
У него даже не возникло мысли, что можно взять игрушку с собой, заменить ею потерю. Кому и когда он мог кого-либо заменить?
Его не хотела знать даже собственная мать, не здоровались бывшие одноклассники, женщины морщились, когда он уступал им место, и только собутыльники у ларька приветствовали его, пощелкивая ногтем по чекушке.
Но он уже давно забыл об этом занятии, слишком много оно принесло горя его семье, ему самому, делу, которому он служил.
– Да, Вакса, – сказал он, почему-то называя совершенно незнакомую игрушку Ваксой. – Ты видишь перед собой человека, которого причисляли к интеллигентам, и, представь себе, не без основания!
Он взглянул на этот мир с чувством собственного превосходства и прижал собачку к себе.
«Кого-кого, а тебя-то я прокормлю, – подумал он. – Ты вырастешь красавицей, а когда мы встретим девочку, которую я конечно же узнаю – такие большие слезы и нос точь-в-точь как у тебя, я верну тебя ей и скажу: помни, девочка, есть еще на свете честные люди, которых никто не считает людьми!»
Подошла электричка, и он вошел в вагон, даже не взглянув, в каком направлении едет.
Тучный бледный человек в углу вагона храпел как-то от груди, храп постепенно набирал силу, и, уже задрав голову, человек раздирал воздух храпом, похожим на стон раненого зверя. И тогда он открывал глаза.
Это неправда, что люди храпят только ночью, мешая жить другим. Есть такие, что и днем.
– Артист? – Стонущий задыхался в желании отомстить. Ему-то казалось, что он сам жертва, что душит его грудная жаба, но это была злость. – Артист? – повторил он, обращаясь к человечку, прислонившемуся к внутренним раздвижным дверям вагона. – Да ты садись! Мест много. Или ты без билета? Признайся, без билета?
– Да, – растерянно сказал человек, поняв, что он действительно без билета и едет в неизвестном направлении. – А куда мы едем?
– Ну, я же говорю – артист! – радостно вскричал храпевший. – Да ты садись! Какая разница – сидеть, стоять, когда тебя все равно в милицию упекут. Или заплатишь? Есть у тебя, чем платить?
– Штраф нечем, – сокрушенно сказал человек. – Но может быть, не придет ревизор?
– Да я сам тебя сдам, – засмеялся храпевший. – Вот приедем на мою станцию, там меня каждый милиционер знает, и сдам.