Но у меня — одни двойки. И я объясняю, что двойки получаются из-за тряпочного портфеля. Вот когда у меня будет настоящий портфель, тогда у меня будут одни пятёрки. Пятёрки любят настоящие портфели, а двойки — тряпочные. Я в этом уверена. Но охранницы смеются: «Ну насмешила! Беги скорей!» А потом кричат мне вдогонку: «Только начальнику охраны на глаза не попадайся, а то…»
Я знаю, что всех будут ругать, и поэтому стараюсь не попадаться. Я иду прямо к своей стене, у которой — песок. В песке стоит моё ведёрко. Мне сделал его из консервной банки один рабочий человек. Он иногда выходит за песком из цеха.
— Всё играешь? — спрашивает он меня.
— А вы всё работаете?
Он смеётся.
— Играй, — говорит он. — Это хорошо, когда дети играют. Тогда работать веселее. — И уходит в цех.
Мне тоже вдруг хочется работать. И я начинаю перетаскивать песок на новое место.
Где-то невдалеке работают пленные. Но я уже их не боюсь. Потому что я победила. Мы все в Ленинграде победили. Так говорят люди.
На заводском дворе поёт радио. А в кармане у меня — горбушка. Я всегда хожу с горбушкой в кармане. Такая у меня теперь стала привычка. И никто уже не может отучить меня от этой привычки. Даже директор школы. Я всегда хожу со своей горбушкой в кармане. С ней мне как-то спокойнее.
Таскаю песок и сначала совсем не замечаю, что один пленный остановился около меня. Я на него не смотрю, но знаю, что это — немец: вижу его башмак. У наших сапоги другие.
Пленный мне что-то говорит. Но я с ним не разговариваю. Это они напали на нас, а не мы. Немец подвинулся ближе и тянется рукой в мой карман. Оттуда нечаянно высунулась горбушка, и он увидел её. Я поднимаю голову и близко-близко вижу его лицо — оно хочет мою горбушку.
Пленный вблизи ещё больше нестрашный. Он похожий на всех. Это меня поражает, и я начинаю думать: зачем же он тогда бомбил нас?
У немца очкастый нос. Одно стекло в очках выбито, и оттуда таращится серый глаз в светлых лучах ресниц. Глаз подмигивает мне и просит горбушку. А мне как раз хочется есть.
Я вытаскиваю из кармана горбушку, держу её крепко. Она — моя. Во рту — замечательный вкус хлеба.
Пленный стоит рядом и смотрит, как я жую. Из его открытого глаза вытекает слеза. Это так необычно, что я перестаю жевать. Я никогда не видела взрослых слёз. Мне жалко немца. И жалко горбушки. Но я сую ему хлеб, а сама бегу прочь.
Я бегу в заводской сад. Здесь растут яблони, и я каждый раз проверяю, нет ли яблок. Я ещё не видела, как они растут.
На яблонях только листья. Они чуть развёрнуты. Я срываю лист и жую. Лист — холодный, горчит, но мне кажется, что он пахнет яблоками. Скоро лето…
Кукла Буратинка. Говорит автор книги
— Вечером мне становится стыдно. И я долго не сплю и всё думаю, зачем отдала немцу горбушку, ведь он бомбил Ленинград. Три дня я не хожу на завод, а разгуливаю после уроков по улицам. Я вожу портфель на верёвке по асфальту, мне хочется, чтобы он поскорее разорвался. Но он сшит из парусины, и ему хоть бы что!
Мама ругает меня, что я болтаюсь по улицам, и я снова иду на завод. И тот же самый пленный ждёт меня у песчаной горы. Он что-то говорит, но я не понимаю и не хочу понимать. Это видно по моему лицу.
Тогда он подаёт мне маленькую куклу, выструганную из дерева, и уходит. Я тотчас называю её Буратинкой. Мне нравится кукла, у меня мало игрушек, но я её не беру, а закапываю в песок. Мне ихнего не надо. Я так и говорю вслух.
Но вечером я ещё дольше не засыпаю. Мне жалко куклу Буратинку — зачем я её оставила там! — ведь кукла не до конца немецкая: она сделана из нашей дощечки.
На другой день я сама не своя и еле-еле досиживаю уроки в школе. А потом бегу на завод.
Но у стены уже нет песчаной кучи. Песок увезли на стройку, а немцев отправили в Германию.
Вечером мама ведёт меня в магазин игрушек и покупает пупса — Ванечку. Я забываю про всё. А мама смеётся: «Эх ты, детский сад!»
Да, детский сад! Говорит автор книги
— Наш детский сад находился на Третьей Советской улице. Я ходила в него всю войну. И выжила. Там ни один ребёнок не умер.
Мама не может спокойно видеть Веру Андреевну Кобок — нашу заведующую. Бросается навстречу и всё время хочет ей поклониться.
— Да разве ж дело во мне? — всегда говорит Вера Андреевна и удерживает маму. — Это завод. Спасибо нашему директору Тихомирову и всем-всем людям. Без них мы пропали бы… — Вера Андреевна смотрит на меня и смеётся. — Как успехи у этой непослушной девочки? — спрашивает она.