– Вы что не пьёте? Что там у вас происходит?
И Миша мне ответил:
– Серёжа, нам нельзя.
– Что значит «нельзя»? Как это так?
И в этот момент, изящно наколов на вилку горошину из оливье, его жена в высшей степени интеллигентно произнесла:
– У нас триппер.
И сначала такая оторопь всех взяла… Но народ за столом оказался бывалым, и сразу последовал всеобщий хохот. Все поняли, что они уже пролечились, но по медицинским соображениям им пока действительно нельзя было пить.
«Серёжа, нам нельзя. У нас триппер». Это прозвучало так интеллигентно и так естественно, что, казалось, проще и элегантней не высказалась бы и английская королева. А ещё стало понятно, что это очень крепкая семья. Как говорится, в горе и в радости.
Валенки
Служебное общежитие для руководства стройки, для инженерно-технического персонала было характерной особенностью того нашего времени. Трёхкомнатная квартира. Естественно, никакой инфраструктуры, как это называется сейчас, вокруг не было.
Глубоко погружаться в бытовые мелочи с нашей занятостью не было ни времени, ни желания. Например, покупали две ячейки яиц, и если ночевали дома, то самый шикарный завтрак – это сырое яйцо. Выпиваешь его – и на работу.
Когда вышел фильм «Одиноким предоставляется общежитие» с Гундаревой и Мкртчяном – мы узнали себя в какой-то мере. Гундарева играет сваху в женской общаге. Мужчина жалуется ей, что не может так больше жить, потому что жена только яичницу готовит: «Опять яичница… утром яичница, в обед яичница, а ночью – омлет. Я скоро буду кудахтать, как цыплёнок!» Вот так же и у нас было.
Жизнь была стремительная, очень динамичная, насыщенная, весёлая. На одном из участков нужно было в сжатый срок выполнить работу. По-моему, наладка оборудования. Время жмёт, весь день мечешься, из тепла в холод, снег налип – подтаял, и так по многу раз. Поэтому обувь – унты – всегда была влажной.
Приятель надоумил меня, как эти унты быстро сушить, изобрёл способ: «Я их в духовку кладу, на самое маленькое деление, на пятьдесят. И, пока в душ сходишь, они уже сухие. Во!»
И вот я решил попробовать. Плита ещё тёплая стоит, «Лысьва», запихал в неё унты, включил и пошёл в душ. Выхожу – воняет палёной овчиной… Короче говоря, половина одного унта сгорела. Другой обуви нет.
Взял у соседа валенки, пока он спал, и уехал на стройплощадку. Умельцев там много разных было, ну я и упросил мужиков, кто скорняжничать умеет, подлатать унты.
Получил я оба унта в идеальном состоянии, только один теперь был в два раза уже, чем другой.
Отправил я их с кем-то, чтобы забросили в мою комнату в общежитии. Прошло два-три дня, возвращаюсь со стройплощадки, а приятель, который жил вместе со мной, мнётся:
– Слушай, тут такое дело, ты только не обижайся. Я тебе тут унты «поправил».
– Каким образом?
– Ну, ты когда в душ пошёл, я печку открыл, потрогал – один унт уже сухой, а второй ещё сыроват. Я огоньку и добавил. Спокойно! Не сжёг, вон они стоят. Но один изрядно сел. Кожа, понимаешь, сжалась.
Я помню, у меня, с одной стороны, сожаление – ну кто ж тебя просил… И в то же время злости совершенно никакой. Да, был дефицит: того нет, этого нет. Но что я, не проживу, что ли? Нет одного – возьму другое, нет унтов – пойду в валенках. Какая проблема?
Волочанка
Таймыр, Волочанка, 1974 год. Зона вечной мерзлоты. Мы ещё не знаем, что «так жить нельзя», и осваиваем, как и многие до нас, Север. Ещё живём в том времени, когда, как на Аляске или в Канаде, тысячи «Ан-2», «Ми-8», «Ми-2» «летали на лыжах». То есть садились и взлетали на поплавках, и было это совсем обычным делом. Так и добирались – до Таймыра, Эвенкии – на маленьких, медленных, промёрзших кастрюлях той самой малой авиации, о восстановлении которой мы сегодня мечтаем и много говорим.
– Курить можно?
– Кури на здоровье, пепел вот сюда.
И отодвигается пятак дюрали, как дверной глазок, за ним – атмосфера, то есть уже улица, небо. На земле минус сорок пять, там, за бортом, в небе, и того ниже. Рядом молодая мама, младенцу на её руках не больше недели. Она достала грудь и кормит, от груди идёт пар. На вопросительный взгляд спокойно отвечает: «Чтобы не кричал, у него ушки».
Кажется, что через полушубок прямо с сиденья, с покрытой дерматином алюминиевой лавки, мороз проникает в позвоночник, от копчика до затылка, превращая в камень всё – почки, печень, желудок – весь ливер, и это не разморозится никогда. А тут спокойное: «Чтобы не кричал, у него ушки».
Под шум мотора, который, кажется, лежит у тебя на коленях, все как-то разговаривают и как-то слышат друг друга, всё просто и обыденно.