Солесосы, комбайны для добычи соли, подрезали, дробили пласты и, всосав соляную кашу, грузили ее в вагоны. Раствор стекал, образуя сосульки. Машинист солесоса рассказывал про уток, которые, не разобравшись, что к чему, садятся в рапу, пробуют нырять, но взлететь уже не могут: соль связывает крылья, птиц можно брать голыми руками.
Баскунчак отправляет составы к Ахтубинску, на Владимировскую пристань, где соль мелют на мельницах, грузят в баржи; она хрустит под ногами, она всюду, разговоры вертятся вокруг соли.
Замьяны — на песке и в окружении песков, но в тылу у селения — лес, защита от полупустыни. И вдоль берега большой садовый или лесной питомник. А малость подальше дюны подступили к самой Волге, река подмывает их, песок оседает мягко, с легким Всплеском. Смоет река следы обвала, ветер снова подгонит дюны к воде. Вечная, давняя война Волги с полупустыней.
И среди песков же — бетонный завод, перемычка, ограждающая котлован, пожалуй, не меньший, а больший, чем были на стройках великих волжских гидростанций. Это вододелитель.
Тридцать шесть массивных, высоких бетонных быков с затворами для пропуска вод к судоходным пролетам, громадное сооружение, растянувшееся более, чем на километр! Да плюс плотина — дамба длиной более восьмидесяти километров.
Я видел в Голландии нечто подобное, быки и затворы, сооружаемые по так называемому Дельта-плану для пропуска вод в устьях Мааса и Рейна. Голландцы умело разрекламировали эти работы. О них — книги, проспекты, брошюры. На остров, где возводились основные сооружения, пароходы специально организованной компании возили своих и иностранных туристов. В тот день, когда попал туда и я, остров принимал голландскую королеву Юлиану, довольно часто посещающую его. И снова газеты, воспользовавшись случаем, писали о величественных сооружениях Дельтаплана.
А как много людей знают у нас о волжском вододелителе? Промелькнет иногда короткая заметка — и все. Привычка к большим стройкам перешла, увы, едва ли не в равнодушие.
Вододелитель же не только громаден даже в масштабах семидесятых годов, не только интересен в инженерном смысле, но и касается каждого из нас, суля прибавку рыбных блюд к обеду.
С волжской и каспийской рыбой у нас еще далеко не все благополучно, но средства от всех бед тут быть не может. Вододелитель решает частную задачу большой практической важности. Он не только разделяет воду, но и мирит энергетиков с рыбниками: первые прижимисто берегут воду для выработки энергии, вторые требуют ее "холостого" сброса через плотины для рыбных нерестилищ. Теперь рыбники будут сами хозяйничать, сами распределять годовую норму, приноравливаясь не к режиму гидростанции, а к рыбьим повадкам.
Бетонные быки вододелителя — это как бы уже пред-Астрахань. Ушел влево рукав Бузан, Волга понемногу начинает раскрывать веер проток своей дельты. По берегам по-прежнему пески, но пески заселенные, прирученные. Мощенные плитами откосы. Портальные краны, кабель-краны, плавучие краны, принимающие с Волги лес, камыш, песок, гравий. Заводы. Они жмутся к реке, далеко вытягиваются вдоль нее: в степи на безводье индустрии трудно.
Астрахань всегда начиналась соборной колокольней над горизонтом. Теперь первыми из воды вырастают астраханские новые высотники, выставленные далеко впереди нее, чтобы гостя встречала не одна старина-матушка.
В Астрахани сошлись крайности Поволжья.
В июле здесь скорее Средняя Азия, сорок градусов в тени. Зима же злая, вовсе не бесхарактерная среднеазиатская, а кусачая, с ветрами и морозцами, прихватывающими южную зелень, иной год круто расправляющимися с ней.
Чтобы покончить с метеорологией, приведу последние данные: лету в Астрахани отводится 144 дня, осени 73, зиме 97, весне 51 день. Я выписал это в Астраханском музее весной 1970 года. Лет десять назад там же, в том же музее, мне удалось почерпнуть иные сведения: лето 140 дней, осень 65, зима 125, весна 35 дней.
Возможно, астраханские метеорологи, урезав зиму и прибавив за ее счет кое-что весне и осени, руководствовались на этот раз не местными, а среднеевропейскими понятиями о временах года: южане считают прохладной осенней погодой то, что ленинградцы приветствуют как бабье лето.
Жарким утром, после ночи, не расщедрившейся на прохладу, я прислушивался к воркованию горлинок в густых акациях под окном гостиницы. Где же это все было уже — и томительная ночь на влажной подушке, и ожидание немилосердно жаркого дня, и утренние горлинки в густых ветвях под окном? Да в Каире, вот где!