Вот так же, как в Горьком, поставлен над слиянием двух рек памятный монолит и в Белграде. Тут Минин и Пожарский, там — славянский воин-победитель на вершине колонны. И стены крепости Калемегдан в югославской столице сбегают по склонам к Дунаю и Саве. А на колонне воина еще видна торопливая надпись русского сапера, может быть, прошагавшего до Белграда от волжских берегов: «Проверено, мин нет».
Целыми днями по стенам нижегородского кремля бродят очарованные люди. Сквозь бойницы, к которым некогда припадали ратники, отражавшие приступ войск казанского хана, виден город, сохранивший напластования многих столетий. Древность в нем — лишь островками, но Нижний половины прошлого и начала нынешнего века просматривается еще вполне отчетливо, и в этом купеческом, ярмарочном, фома-гордеевском Нижнем — не одни только темные пятна.
Нижний рожден Волгой. Юрий, сын помянутого «Словом о полку Игореве» великого князя Всеволода, который «можеши Волгу веслы раскроптити», заложил его как волжский форпост Владимиро-Суздальского княжества: Русь оседала и закреплялась на великой реке. От первых стен и первого храма, срубленного в 1221 году, остались разве что угли да зола, перемешанные с землей. По традиции церковь не меняла места. В полу кремлевского Архангельского собора, построенного в XVII веке, видишь камни фундамента, положен-Кого безвестными мастерами тремя веками раньше на пепелище самого первого храма.
Под темными сводами того же собора — белая плита: «Кузьма Минин». В патриотической своей сути его порыв, его призывы близки нам и сегодня. Пусть архаичны для нашего уха слова «не пожалеем животов наших… дворы свои продадим, жен и детей своих заложим» — но как полно для своего времени, для человека из торгового посада выражена в них готовность на любые жертвы во имя отечества!
Нижний, поднятый на подвиг Мининым, начал — и словно по тревожному набату поднялись другие города, Волга двинулась на выручку Москве.
Над могильной плитой Минина склонено знамя ополчения 1611 года. Здесь же знамена нижегородских ополченцев, два века спустя пронесенные по следам отступавшей наполеоновской армии до Дрездена и Гамбурга. И кажется, будто на стены собора, где могила патриота, бросает отсвет пламя, полыхающее неподалеку в память павших на фронтах Великой Отечественной войны.
Горький — очень волжский город. Именно поэтому его история, как и история самой Волги, отражает повороты судеб всей России.
Хочешь почувствовать своеобразие Горького — выйди из кремля на Откос, где, по выражению Алексея Толстого, человек впитывает в душу ширь и силу земли, необъятность, прелесть и волю, где ум бродит по видениям шумного, богатого прошлого и мечтает о безграничных возможностях будущего.
Здесь бронзовый Чкалов вглядывается в бездонное небо, готовясь к полету: пятьюстами ступеней уходит вниз, к Волге, лестница, словно парадный трап исполинского корабля; отсюда от грузной, мощной башни стена кремля плотно опоясывает склон; а рядом с величавым спокойствием Откоса — шумная площадь Минина и Пожарского.
На Откосе всегда люди, местные и приезжие. С его высот взгляд объемлет как бы сводную волжскую эскадру. На рейде тесно от множества кораблей. Не надо ходить на выставки, не надо разглядывать снимки и модели: Горький в разгаре навигации собирает под Откос все, чем славна транспортная Волга. Здесь можно увидеть «Волгаря-добровольца», единственное сохранившееся судно Волжской военной флотилии времен гражданской войны с теперь уже забытыми пулеметами «максим» на спардеке и пушкой на корме. Рядом с этим «братом „Авроры“ — современный морской корабль, остановившийся на пути из моря в море. А мимо них проносится, оставляя пенный след, „Метеор“.
На рейде — великолепные трехпалубные теплоходы дальних пассажирских линий, настоящие плавучие санатории, и тут же мощные толкачи-буксиры необычных форм, к которым никак не привыкает глаз старых знатоков Волги. Есть в них что-то от тяжеловатой грубой массивности многосильных самосвалов или бульдозеров, тогда как прежние колесные буксировщики, тянувшие баржи за собой, сохраняли очертания старинных стругов и резали воду острыми носами.
По самую палубу осевшие в воду нефтяные баржи, танкеры всех размеров, от небольших, завозящих горючее для колхозов по боковым притокам, до махин типа „Волгонефть“, идущих от волжских промыслов напрямик к морским портам Европы, представляют на рейде нефтеналивной флот.
Река, обозреваемая с Откоса, предлагает также внушительную экспозицию грузовых теплоходов, за которыми после войны закрепилось было название „самоходок“. Но в самом этом слове определение чего-то небольшого, незначительного. Грузовые же теплоходы очень выросли с тех пор, стали поднимать по пять-шесть тысяч тонн, вытянулись в длину едва не на полтораста метров. Как назовешь такой „самоходкой“?