От Стрелки — две набережные, вдоль Волги и вдоль Которосли. На Которосль выходит стена древнего Спасского монастыря, среди старопечатных книг и рукописей которого был найден единственный список до той поры неизвестного шедевра древнерусской литературы — "Слово о полку Игореве". Над воротами, забранными толстой железной решеткой, — сторожевая башня. Ее набатный колокол сзывал горожан под защиту монастырских стен при очередном набеге польских интервентов. А вскоре здесь же, под монастырем, остановилось, накапливая силы, ополчение Минина и Пожарского. В Ярославле собрался "Совет всея земли", и город на некоторое время, до освобождения от интервентов Москвы, стал временной столицей государства. Ярославль-городок — Москвы уголок…
За мостом, за дамбой через Которосль, кирпичные корпуса Большой Ярославской мануфактуры — ордена Ленина комбината "Красный Перекоп", работница которого Валентина Терешкова стала первой в мире женщиной-космонавтом.
Что ни шаг — история. А если шагать от Стрелки по Волжской набережной, то и тут исторические воспоминания нахлынут на вас отовсюду. Белый массив Волжской башни почти навис над водой — не ее ли видим мы уже на старинной гравюре, где она как бы охраняет вход в город со стороны Волги?
Подле набережной древняя церковь Николы Надеина, иконостас которой сделан по рисунку Федора Волкова. Летом 1750 года полутемный амбар для хранения кож, где Волков дал представление драмы "Эсфирь", стал местом рождения первого русского публичного театра. И как не сказать попутно, что и первый в России провинциальный журнал отпечатала ярославская типография.
"Здесь помещался Ярославский Совет рабочих и солдатских депутатов…" — напоминает доска на одном из домов. Этот Совет взял власть в свои руки спустя всего два дня после победы Октября в Петрограде.
И наконец у той же набережной — памятник Некрасову. Поэт смотрит на Волгу. Осуществилась его мечта об углубленных наукой водах, о судах-гигантах, несчетной толпой бегущих по гладкой их равнине.
Был Московский тракт, теперь стал широчайший Московский проспект. Я не заметил, где он превратился в Московское шоссе. Полоса асфальта, прочерченная белым пунктиром, поднималась местами выше прежних улиц, и дома, отделенные где невысокой решеткой, где газоном, где кустарничком, робко поглядывали на нее из низины. За автовокзалом, немного в стороне от шоссе, — корпуса технологического института, уступившего свои здания в центре города молодому университету.
Дальше шоссе отделяло оставшуюся по левой стороне сельщину не просто от большой, но даже от огромной химии. Циклопические сооружения поднимались, сколько хватал глаз. И уже выкрикнул кондуктор "Четвертая проходная нефтеперегонного!", а завод все не кончался, и, казалось, он должен был поглотить и Карабиху.
Нет, немного не дотянулся, не поглотил. На ультрамариновом придорожном щите поворота русскими и латинскими буквами выведено название некрасовской усадьбы, Посередине деревенского квартала, где в палисадниках буйно цветут осенние "золотые шары", — ворота. Минуешь их — и большая химия тотчас утрачивает реальность.
На заросшем ряской пруду с зеленоватой водой женщина полощет белье и по-старинке колотит полотенца деревянным вальком. Тысячи грачей кружатся в странном воздушном танце над сжатым полем, похожие на подхваченные воздушными потоками хлопья сажи. Я не знаю частную жизнь птиц, быть может, это репетиция перед перелетом на юг, к теплу. Во всяком случае в этом кружении — предчувствие первых заморозков, ледка на лужах, голых мокрых ветвей… Предчувствие дней, в которые родились такие простые, памятные с детства некрасовские строки о поздней осени, улетевших грачах и несжатой полосе…
Странно, что я не замечал прежде в стороне от главных ворот усадьбы обелиска розоватого гранита. А на нем: "Потомственный дворянин Федор Алексеевич Некрасов, родился 28 февраля 1827 года, скончался 8 августа 1913 года". Брат поэта, почти на четыре десятилетия переживший его.
В усадьбе Некрасовых мне не дано было испытать того чувства волнения, того ощущения близости с ушедшим, какое охватывает, например, в последней квартире Пушкина.
А ведь во флигеле почти все так, как было при Некрасове. На стенах — его охотничьи ружья. Камин украшают чучела убитых им птиц. Стол привезен из петербургской квартиры поэта. Здесь кресло, в котором он сидел. Даже обои в гостиной такие же, как были при нем, и их история — отражение народной любви к поэту. Хранитель музея С. И. Великанова в свое время затратила массу времени и энергии, чтобы выяснить, какой они были расцветки. Потом начались поиски старых печатных форм. Наконец, работники Минской обойной фабрики из сэкономленного сырья напечатали эти уникальные для наших дней обои во внеурочное время, написав, что заказ оплате не подлежит, а "является маленьким вкладом коллектива в восстановление музея славного певца земли русской".