Народ приохотился к вольному житью на реке. Каждые сто метров берега — рыболов, каждые триста — палатка. Два выходных позволяют людям наслаждаться Волгой по-настоящему.
"Подходим к Казани, вернее, к ее пристани. Город отсюда далеко, семь километров. Когда-то, говорят, Волга омывала стены казанского кремля".
Это из "Огонька" за 1946 год. Ни слова о том, что Волгу когда-нибудь вернут кремлю. Об этом в первый послевоенный год и не мечталось.
Река ушла от Казани, причем ушла коварно, так, чтобы казанцы не могли дотянуться до беглянки: в половодье заливала отделявшую центр от пристани низину, не давая ее застраивать.
В одну из первых моих поездок по Волге на подходе к Казани нас захватил шторм. Он налетел сразу. В пыльном вихре закружились бумажки. С грохотом упало на палубу плетеное кресло, зазвенело разбитое стекло. Волга в минуту стала грязно-серой, с каким-то коричневым оттенком.
Волны становились все крупнее и злее. Катер, тянувший к берегу две небольшие баржи, сносило ветром. Тревожно завыла сирена. С барж, груженных тюками прессованного сена, полетели клочья. Буксирный пароход поспешил на выручку. Вдвоем они, едва осилив ветер, потянули баржи к пристани. Стена ливня скрыла реку. А когда он пронесся, выглянуло солнце, высветило под радугой башни, белую и красную, и стены на холме, декоративно-праздничные на фоне уходящих туч.
Потом казанский кремль исчез, и пароход довольно долго тащился к цепочке дебаркадеров, поставленных возле скучнейшего берега. На самом большом — вывеска: "Казань". Но где же Казань? Вокруг даже строений сколько-нибудь порядочных не было: так, склады, какие-то лабазы, "забегаловки", ларьки с казанскими туфлями, украшенными узорами из цветной кожи, продмаги, пропахшие рыбой.
Трамвай тащился от пристани по дамбе вдоль заваленной бревнами луговины, потом громыхал в пыльных улочках. Прошел без малого час, пока я оказался перед воротами белой Спасской башни. Потом поднялся на семиярусную Сююмбекину башню — так вот она, настоящая-то Казань!
Русский строгий классицизм соседствовал с минаретами. Сады и парки зеленели среди камня. Обильные заводские дымы по горизонту с плакатной прямотой иллюстрировали тот факт, что Казань промышленная по сравнению с дореволюционной несомненно выросла во много раз.
Волга лишь угадывалась вдали, но в гуще кварталов светились зеркала озер. Извиваясь по заливным лугам, чуть не к подножью башни прибегала мелководная речка Казанка…
Чтобы лучше почувствовать новую морскую Казань, я в последний приезд поселился в гостинице водного вокзала. В шесть утра меня будил громовой голос, извещающий граждан пассажиров, что в такой-то кассе открыта продажа билетов на "Метеор", следующий рейсом до Горького, и что в здании вокзала курить и сорить воспрещается.
Голос не умолкал до ночи. К нему привыкаешь, как к стуку вагонных колес.
Редкий час у причалов не появлялось новое судно. Приставали теплоходы с бледнолицыми из Москвы и с меднолицыми из Астрахани и Ростова. Я встречал знакомых капитанов. Рядом в грузовом порту, одном из самых крупных в стране, разгружались и принимали грузы десятков судов.
К центру сегодняшней Казани из порта ведет магистральная улица Татарстан. Из сквера, с высокого постамента, взирает на людские потоки Габдулла Тукай, народный поэт, незадолго до революции умерший от чахотки в дешевых казанских "номерах". У памятника устраиваются теперь праздники поэзии. Тукай верил в свой народ, полный "страсти и таланта"; ему принадлежит точная строка интернационалиста: "К единой цели мы идем, свободной мы хотим России".
Татары составляют около половины населения республики — почти столько же, сколько русские. В троллейбусе, бесшумно катящем из порта в центр, слышатся русская и татарская речь, на уличных табличках — "Свердлов ур" и "Улица Свердлова", над речным вокзалом неоновые буквы "Казань" и "Казан".
В селах Татарии родители выбирают язык, на котором будут учиться их дети. Сабантуй, веселый татарский праздник окончания весенних полевых работ, когда самые ловкие и сильные соревнуются в борьбе, в скачках, давно уже привлекает и жителей русских сел.
В конце восьмидесятых годов прошлого века одна казанская газета сделала неожиданное для себя открытие: "Татарское население по отношению собственно к русской грамоте считается самым безграмотным, но зато по отношению к татарской грамоте оно является самым грамотным". В одной из волостей, населенных татарами, умела читать и писать по-татарски почти четверть жителей. Вопреки политике царского самодержавия татарские просветители во главе с Каюмом Насыровым, последователем Ушинского, сделали немало для того, чтобы приобщить народ к знаниям.