Страницы "Волжского вестника" отражают черточки быта Казани и Казанской губернии. Сам городской голова признал в отчете, что летом над городом висит "целый густой туман пыли", зимой "масса снега наводняет улицы и тротуары, мешая проходу и проезду, образуя ухабы", а осенью всюду "глубочайшая грязь и слякоть". Тут же меланхолическая заметка: "Московская почта вчера снова не получена в нашем городе и вряд ли благодаря ненастному времени будет получена и сегодня". Рядом судебная хроника совершенно в духе бессмертной гоголевской комедии: "В камере мирового судьи рассмотрено дело по обвинению священника отца Краковского "в допущении принадлежащих ему свиней бродить по городу". На неспокойный нрав свиней отца Краковского неоднократно делались заявления. Отец возразил, что "свинья — не канарейка, в клетке ее не удержишь". Суд приговорил отца Краковского "за допущение свиней ходить по улицам к штрафу в размере 30 коп.".
Газета сетует на то, что в городе "встречается масса нищих, назойливо выпрашивающих у прохожих подаяние". Печатает три строки о самоубийстве проститутки "в заведении Беляевой" (цензор снял слова о том, что подобные случаи "приобретают положительно хронический характер"). Сообщает, что в Забулачье и Суконной слободе "объявился сыпной тиф" (цензор вычеркнул фразу, где говорилось, что часть больных положена в больницу, а о том, сколько людей, быть может, умерло по домам, "никто не знает").
Известия официальные отмечают назначение околоточного надзирателя Шевникова помощником пристава, приезд начальника главного тюремного управления, тайного советника Галкина-Врасского для осмотра мест заключения, возвращение из отпуска губернатора Андреевского, воспоследование высочайшего помилования 16 чуваш, приговоренных Казанским военно-окружным судом к смертной казни через повешение "за сопротивление властям".
…Казань к лету 1888 года была еще не достаточно обжита Ульяновыми. Им ближе недавно покинутый Симбирск, родное гнездо, живой интерес к которому так естествен и человечен. И как раз в это лето там произошло событие, взволновавшее Поволжье. "Волжский вестник" вышел с тревожной телеграммой: "Симбирск, 29 июня, И часов 30 минут ночи. Симбирск горит. Выгорела почти вся северная половина города от Ярмарочной площади к казармам. Пожар, начавшийся в час дня, продолжается".
Специально посланный на место происшествия корреспондент в нескольких номерах рассказал затем о бедствии, постигшем город. Выгорело одиннадцать улиц, много людей осталось без крова. Если бы цензорский карандаш не прошелся по столбцам газеты, читатели узнали бы, "что пожарные трубы были в частных руках, что общественные средства пошли не для борьбы с общим несчастьем, а для защиты крупных частных собственностей", что городской голова "был где-то тут, на пожаре — да голову-то потерял, или второпях забыл в канцелярии…"
Корреспондент печалился о судьбах тех, кто после пожара остался в одной рубахе. "Еще раньше сотни семейств не имели здесь никакого пристанища, а зиму и лето жили в землянках — ямах около Кирпичных сараев. Куда же теперь денутся новые, еще большие массы таких бедняков?"
Потом пожар постепенно забылся. Из Симбирска пошли корреспонденции о пустующем театре, где заезжий артист Ратмиров-Бушенко читал "Записки сумасшедшего" и скабрезные стихотворения, причем в том и другом "оказался одинаково скверным"; об открытии ночлежного приюта; о керосиновой монополии купца Воронкова, пользующегося тем, что Симбирск "в продолжении 7–8 месяцев от ближайшего города — Казани отделен двумя стами верст снежных сугробов и непролазной грязи"; о плачевном состоянии Карамзинской библиотеки, единственной в городе: отпускаемых денег едва хватает на оплату служащих, новые книги не на что покупать.
Конечно, это и не полное, и не вполне объективное отражение действительной жизни приволжского города. Желчный корреспондент находит повод для сарказма даже в том, что симбирский изобретатель слесарь Максимов, который два года назад получил на казанской выставке "медаль за устроенный им пароход", совершил полет на самодельном воздушном шаре..
И все же, проглядывая доходившие в Кокушкино известия из города, который покинули Ульяновы, мы снова и снова думаем: какими же нравственными силами обладала эта семья.
В атмосфере провинциального Симбирска сформировался в ней заметный во всероссийском масштабе педагог-организатор, герой, поднявший руку на всемогущего самодержца, юноша, после казни брата бесстрашно шагнувший в революцию; в этой семье все видели смысл и цель жизни в беззаветном служении народу!