Симбирские мотивы особенно сильны в "Обрыве". Гончаров говорил, что в роман он вложил самого себя, близких лиц, родину, Волгу, что именно при приезде в родные места после долгой разлуки на него "как будто сон, слетел весь план романа".
В Киндяковской, или Винновской, роще, где, как уверяли, происходит действие "Обрыва", я бывал еще в те годы, когда роща считалась загородной.
Столетние дубы зеленели по склонам, в густом подлеске орешника перекликались птицы, в лощинке били из-под камней холодные ключи; сюда издалека приходили с ведрами на коромыслах за вкусной водой.
У волжского обрыва белела гончаровская беседка. Хотя не осталось уже могучих кленов и густых зарослей сирени, окружавших старую усадьбу, спокойная благородная, не назойливая красота этих мест волновала и трогала, вызывая в памяти посвященные им страницы.
Позднее я ездил в романтические места уже на городском трамвае. Маршрут кончался за рощей, на кольце, вблизи которого шла заводская стройка.
Теперь мне снова захотелось побывать в гончаровских местах, Вагон маршрута "Площадь Победы — Кожкомбинат" оказался в густейшем потоке машин. Строительный Ульяновск гудел моторами. Шли грузовики с силикатным кирпичом, самосвалы с песком и щебенкой, панелевозы с секциями стен. Обратно торопился порожняк. Лишь когда трамвай метнулся в сторону от магистрали, к вокзалу, показались остатки кварталов старого Симбирска с домиками в три окна, густо заставленными цветущей геранью.
Оставив у вокзала часть пассажиров, трамвай вернулся на магистраль. Я помнил, что Винновская роща недалеко от конца маршрута, и спокойно ехал все дальше и дальше. Справа вдали открылось заводское Засвияжье. Но как же далеко оно теперь вытянулось! Пожалуй, удвоилось после моей последней поездки.
По времени давно уже должно быть кольцо. На всякий случай спросил соседа.
— Далеко еще, сидите себе, — успокоил он.
— Но я ездил, помню…
— Когда ездили? A-а… Старое кольцо в аккурат через остановку. Дальше тогда трамваи не ходили. А теперь…
Возле бывшего кольца теперь был новый ульяновский вокзал. Старый еще вовсе не стар, ему, наверное, нет и двадцати лет, но Ульяновску понадобился второй, Центральный: так вытянулся город.
Ну, что же, проеду до конца, потом вернусь к роще. Трамвай помчался дальше по проспекту имени Гая, командира Железной дивизии, освободившей Симбирск от белых. Ближе к Волге, на земле, едва очищенной от строительного мусора, громоздились коробки домов.
Когда мы добрались наконец до нового кольца, стало ясно, что скоро и ему быть старым. Город опять ушагал далеко вперед, там виднелись и заводские трубы, и девятиэтажные дома, жителям которых бегать к кольцу было уже довольно далеко.
Я вернулся к Винновской роще. Что за наслаждение пройтись тропкой, вьющейся по оврагам!
Впереди меня, сняв соломенную шляпу и держа ее за спиной, шел очень чистенький, аккуратный старичок, знающий, что отдых он вполне заслужил и теперь должен им наслаждаться.
— Ключ-то? — переспросил он. — Тут он, ключ, никуда не делся. Вся Винновка только из него воду и пьет.
Вскоре тропка пересекла ручей с вкусной ледяной водой. Кукушка прокуковала не то мне, не то старичку долгие лета, и стало совсем хорошо.
Тропка подошла к гончаровской беседке. Я знал уже, что ее недавно перенесли сюда со старого места, где мыс, подточенный морскими волнами, начал оползать. Буйные заросли гончаровского обрыва давно приказали долго жить. На склоне сохранилась единственная могучая липа. Под оголенным яром ютился какой-то заводик. Правда, на мысу уже насадили молодые деревья.
А Волга здесь лучше прежней, гончаровской. Синь вод, едва различимые палево-красные кручи дальнего берега, местами горизонт совершенно морской, вода сливается с небом. Тишь и ощущение бесконечности простора под млеющим летним небом…
Отсюда виден весь Ульяновск, высотная застройка, заводские его трубы. Ничего похожего на тот Симбирск, в котором Октябрь застал выпускавший топоры заводик с 49 рабочими, электростанцию, освещавшую едва двести домов, не очень бойкую хлебную пристань под горой. Далеко окрест не было ни шахт, ни рудников; не рассыпала здесь природа таких богатств, к которым оставалось бы лишь протянуть руку.