Я однажды спросила бабушку, почему она была так счастлива с моим дедушкой (детский вопрос), и она ответила, что счастье описать гораздо сложнее, чем несчастье. Но она рассказала мне одну историю, которая показывала, что их объединяло.
Когда они познакомились, Оливер, конечно же, рассказал Берте о своей женитьбе на Джейн и ее безвременной смерти в Москве. Он также рассказал ей еще об одной женщине, сыгравшей важную роль в его жизни. Аня, как он ее называл, помогала ему пережить горе, которое он испытал, потеряв Джейн. Она была удмурткой, уроженкой далекого северо-востока, и тоже училась в Москве. Оливер рассказывал Берте, что он многим обязан Ане, потому что она любила и заботилась о нем. Но он говорил, что не сможет на ней жениться, так как вскоре возвращается в Соединенные Штаты, чтобы вести партийную работу на родной земле. Скорее всего, он и не смог бы взять Аню с собой: в середине двадцатых советские граждане с огромным трудом могли выехать из страны. Но это был не мимолетный роман.
Более того, Аня так любила Оливера, что захотела родить ему ребенка, даже зная, что он уезжает. Родила сына и назвала его в честь отца.
Моя бабушка отреагировала более мудро, чем можно было ждать от девушки двадцати двух лет. Вместо того чтобы ужаснуться, узнав, что от ее будущего мужа женщина в другой стране родила ребенка, она сказала, что они должны помочь этой женщине растить сына, если у них появится такая возможность. И когда в 1931 году они уезжали в Советский Союз, Берта взяла с собой сумку с подарками в надежде, что им удастся найти Аню и Оливера. Тогда этого не случилось, и хаос великих чисток, и Вторую мировую войну сумка с игрушками и детской одеждой пережила в шкафу моей бабушки. Однако много лет спустя Аня, совершенно неожиданно, вошла в нашу семью. Но это уже другая глава сложной истории семьи, до которой еще предстоит дойти.
Для меня самое важное в этой истории - доверие и взаимное уважение, на которых зиждилась любовь моих бабушки и дедушки. Берта ясно дала ему понять, что он не обязан рассказывать ей о всех женщинах, которые были у него до нее, и рада тому, что нашелся человек, который помог ему пережить боль утраты первой жены. Оливер же и не считал, что в чем-то оправдывается. Он просто любил ее и хотел, чтобы она делила с ним не только настоящее, но и прошлое. И еще ему хотелось, чтобы их совместная жизнь началась без секретов друг от друга.
Семейные секреты! Иной раз трудно понять, где они хранятся и почему остаются секретами. Стараясь выяснить как можно больше о жизни моих бабушки и дедушки в Нью-Йорке, я наткнулась еще на один, когда спросила маму, не видела ли она их свидетельства о браке.
- Они не регистрировали свой брак, - ответила она. - После смерти отца мама получила свидетельство в советском учреждении, чтобы узаконить права вдовы и получать пенсию.
- Почему ты мне этого не говорила? - спросила я маму.
- Потому что это не важно. Они жили одной семьей, а наличие клочка бумаги ничего не меняет.
До самой смерти моя бабушка говорила о деде, как о своем любимом муже. Я хотела понять, почему двое людей, которые бросили вызов обществу, чтобы быть вместе, которые прожили в любви и согласии тринадцать лет, которые дали жизнь своему ребенку, не зарегистрировали свой союз. Поначалу я пришла к неверному заключению, подумав, что их решение как-то связано с законами, запреща-ющими смешанные браки. И действительно, в те годы, когда Берта и Оливер полюбили друг друга, в тридцати восьми штатах действовали законы, согласно которым такие браки считались преступлением. Более того, когда в 1967 году Верховный суд США признал эти законы неконституционными, они действовали в двадцати одном штате.
Но в Нью-Йорке такого закона не было, а мои дедушка и бабушка были не из тех людей, кого могли смутить осуждающие взгляды муниципальных чиновников.
Так что решение моих бабушки и дедушки не вступать в законный брак имело не расовую, а политическую подоплеку. Как и многие радикалы их поколения, они полагали семью буржуазным экономическим институтом, в котором они не нуждались для того, чтобы освятить свою любовь. В конце восьмидесятых годов некоторые советские старики того же поколения зарегистрировали свои отношения, чтобы эмигрировать из Советского Союза. Они прожили вместе многие десятилетия, воспитали детей и внуков, но вступили в законный брак лишь для того, чтобы покинуть Россию.
Зная упрямство своей бабушки, я подозреваю, что она пожелала остаться "свободной", хотела, чтобы ее и Оливера связывала не бумажка, а любовь. Их брак был точно заключен на небесах.
Поэтому я лелею образ Оливера и Берты, которых вижу, как двух влюбленных, обедающих в китайских ресторанах, делящихся секретами, обнимающими друг друга в своей маленькой комнатке, верящих в успех борьбы за новый, справедливый мир, несмотря на окружавшую их враждебность.
В моих грезах я вижу их не как Черного Мужчину и Белую Женщину, а как мужчину и женщину, которые не могут жить друг без друга.
АМЕРИКАНЦЫ В СССР
Хвала молодому Советскому государству прозвучала бы сейчас, после того, как мы узнали, сколько жизней перемолол этот революционный эксперимент, слишком уж наивно, но моих бабушку и дедушку переполняли самые радужные надежды, когда немецкий лайнер "Германия", на борту которого они находились, пришвартовался в порту Ленинграда. Корабль, покинувший гавань Нью-Йорка четырьмя неделями раньше, прибыл в колыбель революции 7 ноября 1931 года, в четырнадцатую годовщину захвата власти большевиками. Стараться представить себе, что думали люди в то время, - занятие бесполезное, но в одном я уверена: мои бабушка и дедушка и представить себе не могли, что через шестьдесят лет жители революционного Ленинграда проголосуют за возвращение городу исконного названия - Санкт-Петербург.
Из шестнадцати американцев, поднявшихся на борт "Германии", только мой дед бывал в Советском Союзе. В ту поездку бабушка взяла с собой только две действительно ценные вещи: швейную машинку "Зингер" и пишущую машинку "Смит корона". Последняя до сих пор является нашей семейной реликвией.
Однажды я спросила бабушку, почему она взяла с собой так мало вещей, вроде бы следовало брать с собой все, что только возможно, зная о той бедности, которая ждала ее в Советском Союзе. Бабушка ответила, что не хотела кичиться своим богатством: американцы, даже в период Депрессии, жили несравненно лучше, чем большинство советских граждан.
Среди тех, кто отправился в Ленинград с моими бабушкой и дедушкой, были самые разные люди. Некоторые взяли с собой жен-американок, другие потом женились на русских женщинах. Единственной белой была моя бабушка. Джордж Тайнз, близкий друг деда (и первый, изъявивший желание поехать в Советский Союз), был футбольной звездой и выпускником университета Уилберфорса в Огайо. В Узбекистане Тайнз занялся разведением пекинских уток и в конце концов стал ведущим специалистом по водоплавающей птице. К сожалению, советской экономической системе так и не удалось обеспечить доставку выращенных в колхозах уток на рынки и столы голодных советских граждан. Но его птички появлялись в лучших московских ресторанах.
Джона Саттона, выпускника Таскиги, лично рекомендовал его бывший учитель Джордж Вашингтон Карвер. Сын уборщика средней школы в Сан-Антонио, штат Техас, Джон был старшим из пятнадцати детей. Все они закончили колледж, а самый младший из братьев, Перси Саттон, был президентом муниципального округа Манхэттен, а последние годы ему принадлежал знаменитый театр "Аполло".
На борту "Германии" плыл в Советский Союз и Джозеф Роун, специалист по выращиванию хлопка, родившийся, так уж получилось, в маленьком городке Кремль, штат Вирджиния. Выпускник Вирджиния нормэл колледж (теперь университет штата Вирджиния), двадцатишестилетний Роун только-только женился и рассматривал эту поездку как длинное свадебное путешествие.
Дедушка был, скорее всего, единственным в группе членом коммунистической партии. Некоторые, безусловно, одобряли марксистские идеи (в той мере, в какой были с ними знакомы), тогда как остальных не интересовало ни построение коммунизма, ни сам Советский Союз.