Сцена 2: Скорее всего, поездка в Аризону. Мой хозяин представляет меня своему другу, белому владельцу сети магазинов. "Магазинный король" играет в теннис. Это единственное, что нас сближает, и я рассказываю о том, как долго участвовала в России в различных соревнованиях.
- Вы должны прийти в мой клуб и сыграть со мной партию! - восклицает он.
Когда мы вышли на корт, игроки на других кортах перестали играть и уставились на нас. Я мгновенно поняла, что это за клуб (я о таких читала: черных в них не принимали). "Магазинный король" сказал:
- Дамы и господа, я хочу представить вам мою новую подругу. Это Елена... он замолчал на несколько секунд, показавшихся мне часом. - Она... русская журналистка.
Белые мужчины и белые женщины, одетые в белое, дружно выдохнули. Внезапно враждебность сменилась дружелюбным смехом. Ну конечно, она же черная русская. Члены клуба окружили меня, выражая радость, которую вызвало у них мое неожиданное появление.
- Мы любим Горбачева, он - душка, как здорово, что закончилась "холодная война", не так ли, наши страны должны наладить экономическое сотрудничество, не так ли?
Я отвечала:
- Да, да, да, международное взаимопонимание - это прекрасно.
На всю жизнь я запомнила эти несколько секунд паузы и "магазинного короля". Хотел ли он сыграть со мной в теннис? Едва ли. Он использовал меня, как цирковую мартышку, чтобы разыграть своих друзей.
Сцена 3: появление на ток-шоу. Меня пригласили на телевидение, чтобы обсудить какое-то судьбоносное событие: какое точно, не помню, в России они тогда следовали одно за другим. Ведущий слушает меня очень внимательно, подбадривает меня:
- Пожалуйста, Елена, рассказывайте, рассказывайте. Вы так здорово все формулируете.
Я польщена, я думаю, что он хвалит мой английский язык.
И после окончания шоу меня удивляет та злость, с которой Ли Янг комментирует эту фразу ведущего. Оказывается, этой фразой он выражал удивление тому, что человек с черной кожей мог так хорошо говорить по-английски. Меня оскорбляли, а я этого даже не понимала. Я думаю о других русских журналистах, которым приходилось участвовать в американских телепередачах. Никто не хвалил Владимира Познера или Виталия Коротича за то, что они четко формулировали свои мысли. Никто не удивлялся, что белый, владеющий английским, русский журналист способен говорить на литературном языке.
Я рассказала об этом белым коллегам. Одна сказала:
- Елена, не будь такой чувствительной. Ведущий, скорее всего, хотел тебя похвалить. Не становись такой же, как американские черные, которые всему придают расовый оттенок.
Ведущий, вероятно, действительно хотел меня похвалить. По при этом в его словах сквозило и удивление, поскольку многие белые американцы полагают, что черные могут говорить только на слэнге.
Вторая моя коллега согласилась со мной. Отметила, что многие спортивные комментаторы всегда отмечают у американских атлетов их способность говорить на хорошем английском. Та же способность белых остается без комментариев.
Неужели я слишком чувствительна? Едва ли. Но я автоматически беру сторону афроамериканцев. Я вижу, например, что многие белые чувствуют угрозу в любом приближающемся к ним черном. Будучи черной русской, я ни с чем подобным не сталкивалась. В первый раз со мной такое случилось в маленьком городке Новой Англии, где я остановила белую женщину, чтобы спросить, как пройти к местной аптеке. Она отпрянула, и я тут же сказала:
- Извините, я не здешняя и не знаю, как пройти к аптеке. Простите, что испугала вас.
В Нью-Йорке, где я иногда теряюсь, я предпочитаю задавать аналогичные вопросы черным. Если другого выхода нет и приходится обращаться к белому, я начинаю со слов:
- Извините меня...
Не могу я видеть страх на лицах белых. Кто-то сказал мне:
- В этом нет ничего личного.
Это как раз самое ужасное.
И я женщина. Понятно, как воспринимает белый приближение черного мужчины. Приятель показал мне газетную статью. Черный дипломированный специалист, представитель среднего класса, как-то вечером оказался в белом районе. По пустынной улице ему навстречу шла белая женщина. Увидев его, она тут же вышла на середину мостовой. Он ей сказал:
- Не бойтесь, я не причиню вам вреда. Я просто иду домой.
Я нахожу эту историю очень трагичной. Что-то ужасное происходит с душой человека, когда постоянно приходится доказывать, что ты никому не угрожаешь.
Еще один неприятный вопрос: если бы я выросла в Америке, презирала бы я всех белых за то, что из-за них я бы каждый день ощущала себя угрозой обществу? Я слушала историю моей бабушки, но стала понимать их, лишь пожив в Америке. Как удалось моим бабушке и дедушке столько лет тому назад заглянуть друг другу под кожу? Никогда раньше я не гордилась ими так, как горжусь сегодня. В сравнении с тем, что им пришлось испытать, я столкнулась с проявлением расизма в самой легкой форме. Пусть и вызван он тем же вирусом.
Чем больше времени я проводила в Америке, тем больше мне становилось не по себе из-за особого статуса черной русской, какой видели меня многие белые. На одном официальном обеде, где я, как обычно, была единственной черной, я заметила пожилую черную кухарку, которая сидела в нише в углу комнаты. Для всех, кроме меня, она была невидимой. Люди отмечали качество приготовленных блюд, но никому и в голову не пришло поблагодарить кухарку за ее работу.
Надо отметить, что русские и американцы по-разному относятся к слугам. В России к домработницам (их не так уж и много было в советское время) относятся как к членам семьи. Ни одна из русских хозяек не присвоит себе славу поварихи за блюдо, которое она не готовила. Все похвалы достанутся тому, кто стоял у плиты. И никто из русских не назовет пожилую домработницу "наша девушка", как в тот вечер называли ее мои хозяева. Разумеется, я понимаю, что корни надо искать во временах рабства. Не понимаю я другого: как кто-то может использовать это словосочетание в конце двадцатого века.
Когда я впервые приехала в Нью-Йорк, адвокат-американец сказал мне: "Если ты - член национального меньшинства, в любой профессии тебе предстоит пройти два этапа. На первом ты должен доказать свое право быть здесь, доказать, что ты можешь работать ничуть не хуже коллег. А вот когда тебя приняли за своего, ты уже можешь что-то сделать на благо фирмы. Если же ты белый, люди сразу видят в тебе равного, так что первый этап становится для тебя лишним".
Тогда я не поняла, о чем он говорил, это трудно объяснять людям, которые привыкли к тому, что их всегда принимают за равных. Но при здравом размышлении пришла к выводу, что и мне это знакомо.
Когда американские журналисты говорили об американской политике, я всегда исходила из того, что они знают предмет, их мнения подкреплены соответствующими знаниями. Когда я обсуждала русскую политику с белыми американцами, я часто чувствовала необходимость сначала показать, что я профессиональная журналистка, а уж потом высказать свое мнение. Я не уверена, что они обращали на это внимание. Я чувствовала, что должна завоевать их уважение, доказать свое умение "формулировать" мысли, прежде чем высказываться по обсуждаемой теме. И если белым мужчинам объяснить такое удавалось с трудом, то черные мужчины и женщины любого цвета кожи сразу все понимали. Американские женщины, которым удалось добиться успеха в мужском мире, знали, о чем я толковала. Сначала ты должна доказать, что ты не просто еще одна симпатичная мордашка, и только потом у тебя появлялось право переходить к делу.
Получив грант Фонда Рокфеллера, я намеревалась разыскать только свои черные корни, создать цельную картину из отрывочных сведений о семье моего дедушки. Своих белых родственников я разыскивать не собиралась. Они уже отказались от моей бабушки. И я не имела ни малейшего желания дать им шанс отказаться и от меня.
Фрэнк Карел, вице-президент Фонда Рокфеллера, сказал мне, что я не могу вот так просто проигнорировать белую половину моей семьи.
- Но они, не исключено, не пустят меня на порог, - возразила я.