— А мое пожелание — не чрезвычайная надобность?.. Гаси, сукин сын, сию минуту! Или мой меч — твоя голова с плеч!..
Делать нечего. Сбегал Ахмет под конвоем к себе домой за надлежащим инструментом, что-то такое с тем инструментом проделал и докладывает:
— О мудрейший отец и друг всех ученых и мыслителей, погашено светило согласно твоему гениальному указанию.
Задрал султан голову кверху, а звезда как до того светила, так и сейчас горела ровным белым светом.
— Ах ты, — говорит, — вражий сын! Над родным султаном изгиляться вздумал?!. Эй, слуги!..
— Отец и друг! — повалился ему в ноги Ахмэт. — Не вели казнить, вели слово молвить!.. Я тебе все объясню!..
— На том свете объяснишь, подонок!..
Отрубили Ахмету голову, насадили, как полагается, на кол и выставили на городской стене всем другим Ахметам в поучение…
Десять лет с того времени прошло, пятьдесят, сто.
Давным-давно позабыли люди и султана, который голову Ахмету огрубил, и кто такой был Ахмет, и за что он таким ужасным манером жизни своей решился.
И еще прошло сто лет, двести, триста. И еще сорок два года и четыре дня, два часа и тридцать семь минут. Глянули астрономы на небо; нет того самого светила!
Они в свои рефлекторы, они в свои рефракторы: нет да и только!
Четыреста сорок два года, четыре дня, два часа и тридцать семь минут шел свет от того давно уже погасшего светила.
Это же понимать надо.
КОМАРИНАЯ КЛЯТВА
Вечер был. Сверкали звезды.
Комары летали. Кусались.
Одного словили.
Запищал Комар, застонал, ну лапки ломать. По колени в слезах. Пощады просит:
— Да что вы, граждане! Да это ж такая ошибка!.. Да это вы меня, верно, за малярийного приняли, за анофелеса! А какой же я анофелес? Я же самый что ни на есть обыкновенный комар! Брюшко у меня как? Брюшко у малярийного — под углом или даже, простите, вертикально. А щупики нижних челюстей? Вернейшая ведь примета! У меня, видите, щупик короче хоботка! А у анофелеса проклятого щупик хоботку равен. Это вы хоть у кого проверяйте, всякий скажет, что не вру. Хоть в справочник загляните, хоть в «Жизнь животных»…
— Однако, — сказали Комару, — кусаешься! Зуд от твоих укусов несносный. Житья от тебя, Комар, нету.
— Так ведь я всю жизнь только и делаю, что стараюсь не очень больно кусать А с сего числа слово даю и вовсе не кусаться! Хотите, расписку напишу? Пожалейте меня, разнесчастного Комара, многосемейного…
— Многосемейного? — спрашивают. — Да неужто ты многосемейный? Мы этого не знали, что ты многосемейный.
— Не верите? — заливается Комар слезами. — Да вы вон в ту лужу гляньте, сколько в ней личинок плавает, все мои!
Пошли проверять. Видят, верно, личинок видимо-невидимо. Может быть, миллион, может быть, и того больше.
— А что же, — сказали, — а может, и верно, попробовать его отпустить, поскольку он, во-первых, действительно обременен семьей, а во-вторых, согласен дать расписку?
Комар ужас как разволновался.
— Ах! — говорит. — Как же я вас покорнейше благодарю! Дай вам, — говорит, — бог за вашу доброту здоровья, а деткам вашим всем быть генералами, да лауреатами, да академиками! Зарок даю не кусаться. Давайте мне бумагу, давайте мне самопишущее перо, сейчас я документ буду подписывать.
Разгуделся Комар, раскричался, лапками по письменному столу стучит, глазами сверкает. Видят, очень искренний Комар. Выпустили его из щепоти, дали бумагу, самопишущую ручку.
— На, подписывай!
А он как вопьется в чью-то руку, да и был таков.
— Ах ты, проклятый, ах ты, клятвопреступник! Лови его!..
Попробуй поймай!
СТАКАН ВОДЫ
Случилось в одном довольно большом городе, в одном довольно большом учреждении некое совещание. Не то план утверждали, не то ошибки признавали, не то еще что-то в этом роде. В данном случае это никакого значения не имело.
А имело значение то, что в этом учреждении на совещаниях, заседаниях и тому подобных ассамблеях ораторам подавали чай с лимоном.
Мы, обратите внимание, отнюдь не против, чтобы подавали чай с лимоном. У нас совсем о другом разговор.
Служил, видите ли, в том учреждении один растущий работник, которого по заслугам и начальство и сослуживцы жаловали. Назовем его для удобства Сидоровым. Рос тот Сидоров не по дням, а по часам, и все предсказывали ему в самом ближайшем будущем серьезное и, заметьте, заслуженное повышение в должности.