Министру обороны, человеку сугубо гражданскому и в армии не служившему, введение чрезвычайного положения показалось малой малостью и сущей безделкой – он хотел бы объявить столицу на положении осадном, настоящем, без дураков и слюнтяйства, без каких бы то ни было потачек и поблажек, то есть воздвигнуть некую стену, разом и неодолимую, и подвижную, способную сперва остановить крамолу, а потом молниеносной контратакой раздавить ее. Покуда гангрена не затронула еще здоровые ткани нашей отчизны, добавил он. Премьер признал, что ситуация крайне тяжелая и страна может столкнуться с подлейшей попыткой расшатать самые краеугольные камни представительной демократии. Я бы назвал это скорее мощным залпом по нашей системе, позволил себе не согласиться министр обороны. Да, это так, но все же я полагаю – и глава государства мое мнение разделяет, – что мы, не теряя из виду опасности, так сказать, непосредственные, ближайшие, сиюминутные, держа наготове все средства и силы противодействия им, начинать все же должны не с того, чтобы танки на улицы выводить, и аэропорты закрывать, и блокпосты на въезде в город устанавливать, но с действий менее заметных, но не менее эффективных. Это каких же, вопросил министр обороны, не сделав даже малейшей попытки скрыть свое неудовольствие. Методы давно и хорошо известные, напомню вам, что в вооруженных силах тоже имеются свои спецслужбы. Мы называем их контрразведкой. Называйте как хотите. Что ж, я понимаю, куда вы клоните. Я и не сомневался, что поймете, сказал премьер и с этими словами подал знак министру дел внутренних. Не вдаваясь в тонкости предстоящей операции, взял слово тот, которые, как легко понять, относятся к разряду сведений сугубо конфиденциальных и, я бы даже сказал, совершенно секретных, мое ведомство в общих чертах уже разработало план систематического и повсеместного внедрения в самую толщу и гущу народа особым образом подготовленных агентов, что позволит нам понять корни происходящего и, значит, принять меры к тому, чтобы ликвидировать зло в зародыше. Ничего себе зародыш, перебил его министр юстиции, оно вполне себе уже родилось. Ну, это просто выражение такое, с легчайшим налетом досады отвечал тот и продолжал: Пришла пора сообщить высокому собранию при условии опять же полнейшей и абсолютной конфиденциальности, что находящиеся в моем распоряжении службы или лучше так – службы, подчиняющиеся моим распоряжениям, – не исключают, что истинные корни недавних событий могут тянуться за кордон, а то, что мы наблюдали, есть не более чем верхушка айсберга, то есть разветвленного международного заговора, направленного на дестабилизацию нашей страны и организованного, вероятно, анархистами, которые по причинам, покуда еще невыясненным, избрали нашу отчизну в качестве своей первой жертвы. Очень странно, заметил министр культуры, насколько мне известно, вернее, по сведениям, коими я располагаю, анархисты даже теоретически никогда не предполагали проводить акции такого характера и такого размаха. Весьма вероятно, саркастически ответствовал министр обороны, сведения, коими располагает дражайший коллега, относятся к идиллическому миру его дедов и бабок, а с тех пор, сколь бы странным это ему ни казалось, все довольно сильно переменилось, времена нигилистов, более или менее романтичных, более или менее кровожадных, канули и минули, а теперь перед нами – самый настоящий, неприкрытый терроризм, терроризм истый и чистый, принимающий весьма разнообразные обличья, но по сути всегда остающийся самим собой. Поосторожней, воскликнул на это министр юстиции, не надо преувеличений и рискованных сближений, мне представляется некорректным и, более того, вредным представлять терроризмом – да еще истым и чистым – появление в урнах пары-тройки незаполненных бюллетеней. Пары-тройки, пары-тройки, пробормотал министр обороны, изумлением вогнанный в столбняк, как можно считать парой-тройкой восемьдесят три процента голосов и как можно не понимать, что каждый такой бюллетень есть торпеда, всаженная нам в борт ниже ватерлинии. Вполне вероятно, что мои представления об анархизме безнадежно устарели, отвечал министр культуры, готов признать, что это так, однако же как ни далек я от того, чтобы считать себя специалистом в морских сражениях, знаю все же, что выше ватерлинии торпеда попасть и не может, устройство у нее такое. Министр внутренних дел вдруг как на пружине взвился над столом, явно собираясь заступиться за своего оборонного коллегу, обличить, быть может, столь явно обнаружившийся в совете министров дефицит политической эмпатии, но премьер отрывисто-звонким хлопком ладони по столу установил тишину и сказал как отрезал: Господа министры культуры и обороны смогут продолжить свои ученые и столь увлекательные дебаты по окончании заседания, вне стен этого зала, являющегося, быть может, еще в большей степени, нежели парламент, самым средоточием демократической власти, я же позволю себе напомнить, что мы собрались здесь, чтобы принять решения, которые спасут страну, оказавшуюся перед лицом небывалого еще за всю нашу вековую историю кризиса, а потому считаю необходимым немедленно прекратить бессмысленные словопрения и праздные умствования, недостойные той ответственности, что легла нам на плечи, и несовместимые с ней. Он сделал паузу, которую никто не решился нарушить, и продолжил: Итак, я хочу с предельной ясностью довести до сведения господина министра обороны, что решение главы государства использовать на этом первом этапе преодоления кризиса план, разработанный соответствующими структурами министерства внутренних дел, не означает и никогда не будет означать, что мы окончательно и однозначно отказываемся объявлять столицу на осадном положении, ибо все здесь зависит от того, каково будет развитие дальнейших событий, реакция горожан, состояние умов и настроения в остальной стране, не всегда предсказуемое поведение оппозиции и особенно – в данной ситуации – ПЛ, которой до такой степени нечего терять, что она вполне способна поставить на карту то немногое, что у нее еще есть, и пойти ва-банк. Не думаю, что нас должна серьезно беспокоить партия, не сумевшая набрать и одного процента голосов, заметил министр внутренних дел, передернув пренебрежительно плечами. А вы их декларацию-то читали, спросил премьер. Читал, разумеется, я по должности обязан читать политические заявления, это моя прямая и святая обязанность, есть, разумеется, такие, кто держит штат помощников, чтоб они начальству разжевывали, а тому оставалось бы только глотать, но я – человек старого закала, доверяю только собственной голове, пусть даже и ошибусь. Вы позабыли, что министры – помощники главы правительства. И это честь для нас, господин премьер-министр, а разница – и огромная – состоит в том, что мы-то приносим вам уже переваренную пищу. Ладно, отставим пока гастрономию и пищеварительные процессы и вернемся к декларации ПЛ, что вы об этом думаете. Думаю, что это неуклюже состряпано по старинному и наивному рецепту, гласящему, что если не можешь победить врага – присоединись к нему. А применительно к текущему моменту. А применительно к текущему моменту это значит – сумей создать впечатление, будто не твои голоса – вроде как и твои. Пусть так, но нам надлежит глядеть в оба, этот трюк может произвести впечатление на граждан, тяготеющих к левым. Хоть мы пока толком и не знаем, что к чему, сказал министр юстиции, вижу однако, что мы не хотим признаться, глядя друг другу в глаза и положа руку на сердце, что большая часть этих восьмидесяти трех процентов – это наши избиратели, наши и ПЦ, и нам бы стоило спросить себя, почему же они решили оставить бюллетени незаполненными, вот в чем, господа, истинная проблема, а вовсе не в том, насколько наивны или изощренны аргументы левых. В самом деле, отвечал премьер, вглядясь повнимательней, можно сказать, что наша тактика не больно-то отличается от тактики ПЛ, мы рассуждаем так – если большинство этих голосов подано не за тебя, сделай вид, что и твои соперники их не получили. Иными словами, сказал сидевший на углу стола министр транспорта и связи, вляпались мы все в одно и то же. Рассуждая в рамках чистой политики, не стал бы торопиться со столь категоричными выводами, но не могу не признать, что доля истины в вашей реплике заключена,