Шепот и хихиканье продолжаются, выискиваю среди входящих того, кто причина столь бурного обсуждения. Гидромедведь? Что за зверь такой? Как он может выглядеть? Скольжу взглядом по золотым погонам, шитью, и не могу вырваться из привычного плена Спецкомитетовского контингента. Они – то, что составляет окружающий мир. Кроме них ничего и никого не знаю. И взгляд натыкается на Дятлова. Вот он! Там! Среди других. С кем-то разговаривает, очень похожим, словно близнец… Кажется, Дятлов почувствовал – на него смотрят. Он бросает взгляд в сторону кулис, но тут же отворачивается. Лишь руки совершают движения, будто дирижируют невидимым оркестром. А его собеседник вытягивает руку с выставленным указательным пальцем.
Смотри туда.
Вижу. Освобождаюсь от гипноза золотых погон и вижу.
Его.
Гидромедведя.
Он и правда похож на медведя. Огромный. Поперек себя шире. Упакованный в плотный двубортный костюм. На котором, кончено же, никаких планок. Они ему не нужны. Ни планки. Ни мундир. От него исходит то, что безошибочно выдает Хозяина. Хозяина всего сущего за пределами Спецкомитета. И словно в подтверждение знакомый шепот:
– Хозяин! Хозяин страны Лэпии!
Не знаю такой страны. Пока не ведаю. А Гидромедведь движется в окружении многочисленной свиты. И еще поражает – ни одной женщины. Высеченные из гранита лица. Плотные двубортные пиджаки, настолько плотные и туго натянутые на плечах и спинах, будто изнутри рвется звериная сыть и суть, и только костюмы старомодного покроя не дают ей высвободиться.
Гидромедведь пожимает руки встающим при его появлении генералам, с кем-то даже обнимается, и кажется – это не проявление особой теплоты отношений, а смертельное объятие огромного зверя, которому ничего не стоит порвать в клочья вжимаемого в выпуклую грудь человека.
Продолжаю смотреть, не в силах оторваться, и он ощущает взгляд звериным чутьем, поворачивает массивную, шишковатую голову, и его глаза безошибочно встречаются с моими.
Это выстрел. Из двустволки. В упор.
Отшатываюсь, отступаю, по чьим-то ногам, среди шипения и ругани. Но мне все равно. Мне все равно.
Аплодисменты. Аплодисменты. Аплодисменты.
Стоим перед залом, кланяемся, улыбаемся, крепче сжимаем руки друг друга. Мистерия спектакля завершена. Единственное, что помню, – все прошло без сучка, без задоринки. Остальное – в тумане. Отдельные расплывчатые картины. И даже сейчас не могу разобрать происходящее в зале. Зрители сидят? Зрители стоят? Бросают на сцену букеты и кричат «браво»? Или подобное чересчур для народного театра? Или на безрыбье и рак всему голова? В Братске есть профессиональный театр? С настоящими артистами? Не знаю, ничего не знаю.
Прихожу в себя в крохотной гримерной, где помещаются только зеркало и стул. Кто теперь в зеркале? Принц или принцесса? Или ни то, ни другое? Или то и другое одновременно? Руки дрожат как после отжимания до отказа. Ватка с вазелином отирает лицо, снимая напластования грима. В дверь стукают, скорее ради приличия, потому как не дождавшись ответа, ее распахивают, и в гримерку входит Дятлов. При параде, в золотых погонах, с планками.
В руках – охапка цветов.
– От твоих новых поклонников, – сообщает, дабы и на мгновение не закралась мысль, что от него. Сваливает букеты на гримерный столик. Некоторые не удерживаются, падают на пол. Наклоняюсь, поднимаю, нюхаю. И ничего не чувствую. Полная анестезия. Всего. Эмоций, желаний, страхов.
Дятлов опирается задом на столик, задумчиво мнет папиросу, разглядывает.
– Как актер актеру могу сказать – вышло недурственно, – прикусывает папиросу, чиркает спичкой. – Конечно, Гидромедведь так просто это не оставит, ответку бросит, но ведь на то охотник, чтобы медведь не дремал… Для первого и последнего раза очень даже недурственно.
Наверное, он ждет: «Последнего?» Но не спрашиваю. Что-то такое ожидалось. Потому как это не спектакль, а работа. Спецоперация. Цель и задача которой исполнителю неизвестны. А известны только место и роль. Точнее – две роли.
Место – театральные подмостки.
Роли – Принц и Принцесса.
– Подождем, – Дятлов смотрит на часы. Глубоко затягивается. Так глубоко, что только это и выдает глубину его напряжения и беспокойства.
Опять стучат. И ждут. Ждут разрешения войти.
Дятлов бросает взгляд на часы, кивает, вроде бы удовлетворенный хронометражем, наклоняется и толкает дверь. В гримерку вплывает огромный букет белых роз. Настолько огромный, что не сразу понимаю – его все же кто-то несет. Кажется цветы движутся сами по себе, без посторонней помощи. И только присмотревшись, замечаешь приставленные к ним ножки. Тонкие, затянутые в капрон, туфельки-лодочки.