-- А еда? - спросила она требовательно. - Слушай, ты смотри, он нас насмерть напоить хочет.
-- В такое время не едят, - сказал Максим, решительно пресекая попытки услать его еще куда-нибудь. - На ночь есть вредно.
-- У нас же еще есть огурцы! - сказала Илона Кате укоризненно. - И два помидора. И этого... салата еще оставалось.
-- Морковного? Нет уж. Я не заяц. Я морковку не ем.
И Катя презрительно пожала плечами. Максим сбросил ботинки и следом за Илоной пошел на кухню.
Кухня была изрядно драная, с грибковыми пятнами в углах и на потолке, с битой мебелью и облупленными батареями. Ничего другого Максим и не ожидал. У него у самого десять лет назад была такая же точно кухня, немного почище, правда, с теми же полками из опилок и связками ялтинского лука на гвоздиках. Правда, в углу бутылки из-под молдавской "Лидии" у него не стояли... Мда, с кем он связался. Для такого контингента и Мартини чересчур роскошно...
-- Учти, мы девушки строгие, - сурово предупредила Катя. И у нас есть молодые люди. Они только сегодня на концерте... Ушли слушать этих клоунов... как их... ролеры... рэперы...
Илона, поднеся к глазам бутылку, стала медленно читать по слогам:
-- Напиток... ал-ко-гольный... ароматизированный... на основе...
-- Да что ты читаешь, мать? - сказала Катя. - Оставь! У тебя в диктанте шестнадцать ошибок! Оставь!
-- Уйди!.. Уйди, рюмки достань!..На ос-но-ве...
-- Хорошие молодые люди? - спросил Максим насмешливо.
-- Да так... фигня... - протянула Илона, все еще изучая этикетку.
-- Илона Юрьевна! - с притворным возмущением ахнула Катя.
-- Ну так что ж, я правду говорю, - сказала Илона.
Однако, пока она вертела в руках бутылку, Катя осторожно положила сигарету на край блюдечка, заменявшего пепельницу, открыла холодильник, порезала запотевшие овощи, вытряхнула на тарелочку чипсы, открыла коробку с конфетами - одним словом, сделала все, так что Илоне осталось только сесть за стол.
-- Ну, - сказала Илона, взяв в руки стакан и кокетливо поправляя волосы, когда все уже было разложено и разлито. - За что мы пьем? За какой праздник?
-- Можно пройтись по всему лету, - сказал Максим. - Какой у нас там первый летний праздник? День защиты детей?
-- День независимости, - мрачно сказала Катя. - От Туркмении.
Выпили за день независимости, за престольный праздник Петра и Павла, за день пограничника, за яблочный Спас, за медовый, за Ильин день. Когда дело шло к дню военно-морского флота, Катя прицепилась к Илоне из-за последней конфеты, на этот раз не притворно, а всерьез.
-- Вот вы всегда так, Илона Юрьевна! - закричала она сбивчивым, истеричным голосом. - Вы всегда так! Все себе! Никогда не думаете о подруге!
-- Я не думаю? - залепетала Илона возмущенно. - Я всегда только о тебе думаю! На, подавись!
Она швырнула конфетой в Катю. Катя кинула конфету обратно в Илону, дернула ее за волосы и убежала в комнату. Илона матерно выругалась и побежала за ней. Максим неприятно поморщился, испугавшись, что подерутся, поднялся с табуретки и нетвердым шагом отправился мирить. Не хватало завершить все дракой и вызовом участкового. Наверняка он сюда наведывается время от времени... Когда он вошел, перебранка смолкла, и обе девушки уставились на него, Катя - темными, блестящими от злых слез, а Илона - небесно-голубыми и очень пьяными глазами. Обе они сидели на кровати и ждали его приближения. Кровать тут видала виды, это явно...
-- Ребята, - проговорил Максим, пошатываясь. - Давайте жить дружно.
Он подошел, и Катя цепко, гибкой и сухой змеиной ручкой взяла его за руку. Максим, несмотря на хмель, слегка вздрогнул от бесцеремонности этого касания.
-- Все тебе да тебе, - сказала она Илоне. - Господь велел делиться.
-- Да пожалуйста! - сказала Илона возмущенно. - Можно подумать, мне жалко, ты так говоришь...
И она мягко взяла Максима за вторую руку.
-- Девчонки, - сказал Максим, обнимая обеих. - Вы только из-за меня не ругайтесь... Зачем из-за меня ругаться? Дружно будем жить... Мы... это... мы мирные люди... и наш бронепоезд...
-- Кто принесет мартини? - спросила Катя, свободной рукой вытирая глаз.
-- Ну, я, я принесу, - сказала Илона. - Чтоб только крика не было, принесу я.
И она пошла и принесла бутылки в комнату, пока Катя гладила Максима по руке. Ее пальцы были так наэлектризованы, что Максиму казалось, при ее движениях раздается легкий шелест, как от опавших листьев.
- Мадам... - проговорил Максим заплетающимся языком. - Зачем такой женщине какие-то паршивые конфеты? Попробуйте меня. Н-не пожалеете...
Утром Максим проснулся поздно, в непонятное время дня, и один. Какое-то время вспоминал, где находится (вспомнил - в командировке) и разлепил глаза. На кухне кто-то двигался и звенел посудой. Потом в комнату вошла Катя. Она была одета в красный топик, удачно оттенявшую ее смуглую кожу и черные волосы, и вообще она казалась сейчас даже красивее, чем вчера.
-- Привет! - сказал Максим безмятежно. Кажется, пора выметаться, но главное - сохранять спокойствие.
Катя посмотрела на него неприветливо.
-- Ну, ты и храпишь, - сказала она вместо приветствия. Села на стул, медленно закурила, не сводя с него глаз. Максим поискал по комнате, что бы надеть. Вставать при ней было неудобно. Катя загасила сигарету, поднялась и пересела к нему на кровать.
-- Составлю тебе компанию, - сказала она, по-прежнему не улыбаясь.
-- В чем? - спросил Максим.
-- В лежании в постели, - она потянула кверху топик, разделась и залезла к нему под одеяло. - Тебе кто больше понравился, - спросила она строго. - Илонка или я?
-- О других женщинах... в присутствии... - забормотал Максим. - Ты прекрасна... подожди, я сейчас...
И он побежал в ванную.
Выбраться на улицу ему удалось только к вечеру, вернее, он догадывался, что это именно вечер, потому что чувство времени уже успел утратить. Но он рефлекторно, от детства, прекрасно помнил, где, над каким домом и во сколько, находится солнце в этом районе. Он медленно брел мимо сберкассы по направлению к Борькиному бывшему дому. В ноздрях еще стоял запах Катиной сигареты. Идти к Марине хотелось еще меньше, чем вчера. Ветер на углу взбил облачко пыли. А может, и не к Марине? Что Марина скажет, тем более ему. С кем она живет-то еще, неизвестно, не напороться бы на мордобой... Максим перелез через низкую ограду, сел на лавочку у детской площадки и принялся задумчиво разгребать бутылочные осколки носком кроссовки. Маринины окна были на третьем. Сверху кто-то вселился. Какие-то хозяева жизни, вставившие новые рамы ярко-коричневого цвета. Занавески... Максим пытался вспомнить, какие у Марины были раньше занавески, но не вспомнил. Тем временем к детской площадке подошел мальчик с собакой, покосился на Максима, взобрался на качели, перебросив поводок через сидение, и стал неторопливо, тупо раскачиваться. Качели с каждым тактом движения издавали истошный скрип, от которого волосы вставали дыбом. Собака покорно ходила туда-сюда. Несколько раз она нерешительно порывалась задрать ногу на качельную опору, но была увлекаема вслед за сидением. Мальчик собачьих потребностей не замечал, а только продолжал равнодушно раскачиваться. Максим скоро понял, что не вынесет этого скрипа, и встал. По двору ходили люди, гуляли мамы с колясками, постоянно подъезжали машины, постепенно забивая все асфальтированное пространство. Скрежетали ворота ракушек. Наконец в женщине, не спеша бредущей к третьему подъезду, одетой к обтягивающую зеленую майку и брюки, Максим узнал располневшую Марину. Он вылез на дорогу и, не спеша, направился следом. Чтобы Марина, обернувшись, не обнаружила его за спиной, он пропустил вперед невысокого пузатого мужичка с таксой, с текстом Гимна Советского Союза, отпечатанным на спине футболки. Марина свернула в подъезд, мужичок с таксой последовал за ней, и третьим повернул за ним Максим, облегченно подумав, что не придется ждать, пока кто-нибудь откроет ему железную дверь.