Но от Полин не увильнуть, она в течение минуты бежит рядом, чтобы проверить, как у меня дела, хвалит мой стиль, а потом интересуется, как мне мой новый дом.
— Тут мило, — отвечаю я. — И люди очень милые.
Привычные слова сами собой слетают с языка. Я всегда так говорю; по крайней мере, тут есть некоторая доля правды, и мне не совестно. Я уже поняла, что окружающим нравится слышать такое. Это заставляет их гордиться собой и своим городом. Но, произнося эти слова, я все равно невольно представляю себе ярко-синее небо, чувствую туго натянутую бечевку воздушного змея, танцующего на нежнейшем ветерке, и ощущаю на языке привкус согревающих пряностей. При этом я знаю, что грежу о том, что существует только в моей памяти, и по ночам, прежде чем заснуть, утешаю себя мыслью, что сумела вырваться из разоренного и разрушенного города, стены которого рассыпались в прах. Из города, где моя жизнь и жизни моих близких висели на волоске.
Когда я заставляю себя явиться на заключительное занятие недели, то, оглядывая остальных участников группы, не могу не задаваться вопросом: многие ли из них пережили бы исход из Сирии и пересечение границы? Исход, во время которого погибал и стар и млад. Исход, который нам пришлось совершить только с тем, что мы могли унести на себе, и который в конечном счете лишил нас всех денег, ушедших на то, чтобы обеспечить безопасную переправку. В палаточном лагере я чувствовала себя маленькой песчинкой среди множества себе подобных, число которых возрастало с каждым днем; там не было никакой возможности уединиться, притом что я всегда была человеком замкнутым, приверженным к одиночеству. Когда дела были совсем плохи, отец поговаривал о том, чтобы попытаться пересечь море, но из-за возражений матери и отсутствия средств его намерение не осуществилось.
По окончании занятия мы встаем полукругом и ждем, когда к нам обратится Полин. Я разглядываю остальных: Мориса, который ходит упершись руками в поясницу, а лицо у него цвета красной пыли, которую я когда-то взбивала ногами; пару, которая, кажется, тихо препирается; Кэти, которая периодически пытается заговаривать со мной. Тем временем Полин рассказывает нам, как хорошо мы справляемся, что мы почти на полпути, но надо готовиться к пятой неделе, так что мы должны побегать самостоятельно. Она заставляет нас поаплодировать самим себе и говорит, что увидится с нами на следующей неделе.
Когда мы расходимся, я слышу, как люди говорят друг другу: а вечера действительно все холоднее. Мне не вполне ясно, что они имеют в виду. Я привыкла к простой смене двух сезонов — длинного жаркого лета и мягкой сырой зимы, но тут все сложнее, непредсказуемее, как у человека, который каждый день надевает новую одежду. Временами мне безумно хочется, чтобы припекло солнышко, чтобы его лучи проникли под кожу и согрели мои кости. Но зачастую солнце кажется мне чужаком, неохотно признающим мое существование, и по пути домой я понимаю, что дело движется к зиме и скоро свет начнет умирать. Это и есть осень. Листья на деревьях вдоль реки уже побурели и покраснели, вода мало-помалу теряет прежний лоск и в иные дни приобретает оттенок глиняных черепков.
По дороге я скольжу взглядом по ресторанчикам и забегаловкам. В этом городе беспрестанно едят, что хорошо, потому что и мама, и папа — отличные повара и уже заговаривали о возможности снова завести свое дело, как раньше, в Сирии. Но как они вообще сумеют начать, когда на их пути так много препятствий? Я не знаю ответа на этот вопрос и не хочу видеть, как родители сталкиваются с очередным горьким разочарованием.
Но ничто не сможет причинить такую острую и непроходящую боль, как потеря Масуда. Есть кое-что, чего я никогда не рассказывала и никогда не смогу рассказать родителям. В ночь перед своим тайным отъездом Масуд зашел ко мне в комнату, когда я уже засыпала, и сообщил о своих намерениях. Он не мог открыться родителям, потому что понимал, что они попытаются его остановить. Мне так много хотелось ему сказать, но он приложил палец к моим губам, быстро пригладил мне волосы и исчез в ночном сумраке. Исчез навсегда. И если бы я тогда выдала брата родителям, возможно, он жил бы сейчас с нами, в нашем новом доме. Кажется, будто во всем мире наступает осень, свет умирает, и поскольку я никак не могу этому противиться, то начинаю убегать.