Не знаю, может, это составляющая моего «возвращения к жизни» после недавно пережитого страха за здоровье, но я все сильнее осознаю физические преимущества пятинедельных занятий бегом (если не считать ноющих икр). У меня улучшился аппетит, да и сплю я куда крепче и больше не просыпаюсь при первых лучах солнца, проникающих в комнату сквозь слишком тонкие шторы. Все это несколько уравновешивает мои опасения по поводу Зары, которая ждет второго ребенка и боится, что эта беременность окажется такой же тяжелой, как предыдущая. Мы по-прежнему ведем по скайпу принужденные беседы, пытаясь выстроить разговор вокруг малозначащих вещей, словно, если мы рискнем углубиться в действительно важные темы, наша связь каким-то образом прервется и этот разрыв заполнят тысячи миль, которые нас разделяют.
И, несмотря на позитивное отношение к собственному телу, я по-прежнему неукоснительно его обследую и считаю, что, удостоившись отсрочки, ты обязан как можно эффективнее распорядиться своим будущим.
Также я размышляла о том, сколь многим из нас приходится терять своих детей. Дети покидают нас ради дальних стран и более денежной работы, ради того, что кажется им хорошей перспективой. Они уезжают из дома в восемнадцать лет, чтобы получить образование, и мы гордимся ими, но большинство впоследствии не возвращаются. Вероятно, просто потому, что где-то в другом месте им могут предложить больше. Или потому, что, оглядываясь на свою родину, молодежь видит захолустье, навек погрязшее в старозаветных распрях и племенном ожесточении, где образ жизни до сих пор диктуют предрассудки. Перемены происходят, но слишком уж медленно для нетерпеливой юности. Наш остров на протяжении многих поколений наблюдал, как эмигрировали его дети, и хотя в наши дни благодаря фейстайму, скайпу и прочим благам прогресса поддерживать отношения стало гораздо проще, родительскому сердцу по-прежнему тяжело. Ты не можешь протянуть руки за экран, чтобы дотронуться до своего ребенка, не можешь поговорить с ним по душам, без ощущения какой-то наигранности, скованности и принужденности. Все очень поверхностно. Никакой подоплеки. Напустить на себя бодрый вид. Не иметь возможности рассказать единственному ребенку о страхе за свое здоровье, поделиться печалью.
А еще надеяться, что трагедия никогда не размоет изображение на экране, потому что не существует языка, способного справиться с этим. Морис никогда не говорил о жене, но несколько дней назад кто-то рассказал мне о его несчастье. Меня это потрясло. Я всегда замечала в нем какую-то грусть, а когда Морис бежит, кажется, будто он несет некое бремя, выходящее за пределы его избыточного веса. Видимо, бедняга позволил себе слегка расслабиться, что в общем понятно после такой трагедии. Но, к его чести, он сумел прифасониться и побежать; в тот вечер, когда мы бегали под дождем, ярлычки с ценой наконец-таки отстали от его кроссовок. И хотя бег под дождем мог бы показаться романтическим, я не нашла никакой романтики в промокших трусах и носках и в волосах, облепивших голову крысиными хвостиками. Единственным удовольствием после пробежки стало продолжительное отмокание в горячей ванне, со свечами и джин-тоником.
В нашей группе подобрались сплошь хорошие люди, и к настоящему времени я успела поболтать почти со всеми; обычно это происходит, когда мы ждем начала занятия или разбиваемся на пары при ходьбе. Женщины способны многим поделиться друг с другом, даже если совсем недавно были абсолютно незнакомы. Так что мне уже известны свадебные планы Анджелы, ее проблемы с выбором платья и мнение о Меган Маркл (ее вердикт был в общем незамысловат); у матери Морин появились первые признаки слабоумия; помощница учительницы Элиза, судя по всему, должна иметь ангельское терпение; у Зофьи в ее клининговой фирме сейчас занято пять человек, но, если Брекзит слишком усложнит ситуацию, она вернется в Польшу. Одна лишь Яна — закрытая книга, и не только потому, что эта девушка держится особняком, но главным образом оттого, что она бежит слишком быстро, всегда намеренно отрываясь от остальных, словно стремится, не теряя времени, скорее попасть куда-то.
Закрытая книга, некоторые страницы которой неожиданно приоткрываются. В один довольно тихий день, перед приходом школьников и после ухода безработных, Яна приходит в библиотеку. Она узнает меня, но ни единым словом не выдает этого. Девушка хочет записаться. У нее нет удостоверения личности, которое должен предъявлять каждый новый читатель, однако я в нарушение правил записываю ее. А потом провожу небольшую экскурсию, показываю, как зайти в компьютер, и все это время хочу заговорить о наших пробежках. В конце концов, очевидно, потому, что я так и не решаюсь, Яна сама спрашивает, нравятся ли мне занятия. Когда я отвечаю, что пятая неделя оказалась тяжелой, девушка усмехается — уж у нее-то вряд ли возникли затруднения, — но потом говорит, что я молодец. И что потом станет легче.