Когда я спрашиваю ее, уверена ли она, Анджела отвечает, что уверена, поскольку ничего путного из этого не выйдет. И я испытываю такое счастье, такое облегчение, что неожиданно вываливаю ей про свадьбу и про то, что я был свидетелем у Джудит; я даже не знаю, поняла ли Анджела хоть что-нибудь, однако она кивает, и я, расхрабрившись, поддаюсь внезапному, но непреодолимому импульсу и предлагаю:
— Давай поженимся здесь, на пляже! Надо будет подавать заявление на лицензию, но у других это уже получалось. Посмотри вокруг — какая красота! Несколько стульев, флажки, маленький столик для регистратора, музыка.
И Анджела вовсе не вопит в ответ, она… начинает смеяться, после чего спрашивает:
— А потом?
— Арендуем зал в местном культурном центре, закажем банкет. Этим может заняться твой папа, если захочет.
— Давно ты это планируешь? — осведомляется Анджела, но улыбка не сходит с ее лица. Потом она говорит, что обдумает мое предложение, пока мы бежим за кроссовками, и, прежде чем я успеваю ответить, срывается с места, выбивая ногами из воды веера искрящихся брызг.
Яна
В то утро, когда родители обнаружили, что Масуд исчез, я притворилась, будто не знаю, где он. Мне было больно обманывать их, но я чувствовала, что у меня нет выбора. После ряда телефонных звонков выяснилось, что брат уехал с кем-то из друзей. Думая про то утро, я не могу не вспоминать вопли матери, ее воздетые над головой руки, обезумевшие звонки отца родственникам и важным людям в попытках разузнать, где находится сын, чтобы можно было поехать и вернуть первенца домой целым и невредимым. Но больше родители никогда его не видели, а разговаривали с ним всего один раз, за неделю до того, как узнали о его смерти, — тот телефонный звонок был сильно осложнен помехами. Брат погиб во время авиаудара вместе с тремя друзьями, которые сбежали с ним.
Холодный утренний воздух плотно, словно маска, обхватывает мое лицо. У меня есть пара теплых шерстяных перчаток. Ветер колышет тонкую узорчатую паутину на живой изгороди. Река кажется почти неподвижной, словно не знает, в какую сторону ей течь. На водной глади кружатся спиральки опавших листьев. Кажется, будто природа скукоживается, отбрасывая все лишнее, готовясь к приближающемуся зимнему ненастью. В ливанском лагере тоже шел снег, усугубляя страдания, отягощая палатки и импровизированные жилища дополнительным бременем, заставляя остро ощущать жестокость мира. Как будто он и без того не принес достаточно горя. Два дня был сильный снегопад, и дизельное топливо для масляных обогревателей подошло к концу. Мне казалось, что холод просто просочился сквозь кожу и проник в кости.
Только размеренный бег помогает не дрожать от воспоминаний. Нам выдали теплую одежду на предстоящие холода, но иногда мне кажется, что я ношу вещи, принадлежащие кому-то другому, живу чужой жизнью. Живу, но толком не знаю, как ее следует проживать. Не понимаю некоторых выражений, употребляемых людьми, не разбираюсь в городской географии, не способна предвидеть погоду, а главное, никогда не испытываю комфорта наедине с собой. И оттого порой чувствую, что я совсем чужая той девушке, которой когда-то была. И только бег, только этот размеренный темп незримо связывает меня со мной прежней и с миром, который я покинула. Масуд часто дразнил меня, утверждая, что бег — пустая трата ценной энергии, которую можно использовать для других целей. Когда я подхватывала шутку и спрашивала, что еще он имеет в виду, брат выдумывал всякие нелепости, говорил, что, если я подключусь к генератору, смогу вырабатывать электричество. И освещать тьму, когда отключают электроэнергию.
Чувствовать себя чужой не только себе, но и другим меня заставляет еще кое-что, потому что я никогда никому не решусь рассказать о некоторых из виденных мной вещей. Например, о мертвецах среди развалин после бомбежки, о засиженных мухами и гниющих на солнце трупах, мимо которых мы проезжали по дороге в Ливан. Об умерших в лагере стариках и новорожденных, похоронить которых мешал снег. Эти образы теснятся внутри и не имеют выхода, они проносятся в моем сознании в самые непредсказуемые моменты, как тени, конвульсивно содрогающиеся на стенах палатки, освещенной только масляным обогревателем. Иногда люди таращатся на меня с плохо скрываемым любопытством, и мне кажется, что это не из-за цвета моей кожи и не из-за одежды, а потому, что страшные воспоминания проецируются на мое лицо в самых гротескных подробностях.
Я знаю также, что мое отношение к окружающим изменилось и ныне отмечено печатью подозрительности. Мне довелось стать свидетельницей того, как люди сводили старые счеты, выдавая своих соседей, а затем присваивая их имущество и владения. Моя семья тоже была обманута, заплатив за переправку через границу, но так ее и не дождавшись. Мы несколько часов простояли в сумерках, наблюдая за летучими мышами, пронзающими темное небо, точно черные вспышки между звездами. Иссам заснул на руках у мамы. Мы медленно потащились домой, при каждом шаге ощущая бурлящий гнев и унижение отца. Нам стало ничуть не легче, а только горше, когда мы узнали, что эти негодяи обманули многих людей.