Равным образом мы сможем преуспеть и в беге, если не сдадимся. А еще бег — это шанс выкинуть из головы все грустные вещи, которые мне приходится видеть на работе, и подумать о будущем, к которому я бегу. Ведь по правде говоря, в последнее время у меня появились сомнения. Сомнения относительно того образа жизни, на который я собираюсь подписаться. Мне не понравилось, что мои родители чувствовали себя неловко, когда отправились знакомиться с семьей Анджелы после нашего объявления о помолвке — как только получили по почте напечатанное приглашение. Будто их вызвали чуть ли не в долбаный Букингемский дворец. Дошло до того, что мама настояла поехать на такси, а не на своем ржавом двенадцатилетнем ведре. Анджела и ее мать (эта женщина мне всегда нравилась) старались как могли, чтобы мои родители чувствовали себя уютно. Однако трудно чувствовать себя уютно в потоках шампанского в особняке, где одна кухня больше всего твоего дома. А отец, хоть и не в упрек мне, продолжает твердить, что я хорошо устроился, точно мне выдали продуктовые карточки на всю жизнь.
Но моя любовь к Анджеле не имеет ни малейшего отношения к деньгам. Объяснять любовь бесполезно, так что простите меня, если я не буду и пытаться. Скажу только, что люблю, когда Анджела улыбается одними глазами, что мне нравится, с какой нежностью она относится к моей маме, а когда она жарит тосты с сыром, то воображает, что продемонстрировала непревзойденный образчик кулинарного мастерства. По иронии судьбы мы с ней познакомились после гей-парада в центре города: моя сестра Катриона лесбиянка, и я пошел на парад, чтобы выразить солидарность. Потом, в баре Анджела решила, что я тоже гей, пока во время путаного, невразумительного разговора не выяснила обратное. Так у нас все и закрутилось, и вот спустя два года мы собираемся пожениться.
На пробежке у меня в голове как будто расчищается свободное пространство, и я могу думать. Кира тоже не хочет разговаривать, поэтому мы просто отделяемся от остальных и бежим в единодушном молчании. Но в это молчание проникают некие сомнения, о которых я упомянул. Начать с самóй свадьбы. Я все сильнее осознаю, что Эйдан намерен использовать это мероприятие, чтобы продемонстрировать всему миру свой статус, пустить на него столько денег, чтобы хватило на целое приложение к глянцевому журналу. Он толкует о том, чтобы прилететь вместе с Анджелой на вертолете, нанять какую-нибудь музыкальную звезду, возглавляющую хит-парады, устроить грандиозный фейерверк; в довершение ко всему, насколько я знаю, планируются позолоченные голуби, вылетающие из сутаны священника. А я всего этого не хочу, и рано или поздно мне придется признаться Анджеле и попытаться затормозить эту безжалостную махину, прежде чем она сорвется в пропасть, увлекая за собой нас обоих.
Но может быть, свадьба — лишь верхушка айсберга, поскольку мои сомнения связаны не только с ней. Если мы уже позволяем Эйдану контролировать первый день нашей будущей совместной жизни, организовывать его, сообразуясь лишь со своими желаниями и средствами, то что удержит его от попыток организовать и наше дальнейшее существование? Сможем ли мы обрести независимость от его мнений, да и захочет ли Анджела когда-нибудь зажить нашей собственной жизнью, без всего того, к чему она привыкла?
Я не собираюсь признаваться в этом Брендану, поскольку идея была моя, но я не люблю бегать. Мне нравится думать, что я поддерживаю себя в приличной форме, и дома я занимаюсь на тренажерах, но бег это нечто совсем другое. Он какой-то… не знаю, как сказать… промозглый, что ли; для меня абсолютная загадка, как можно пробежать марафон. Я амбициозна, у меня есть потребность отличаться в том, что я делаю, и для меня стало неприятным сюрпризом и разочарованием, что мне до сих пор тяжело, притом что пошла уже третья неделя. Я думала, все придет само собой, плавно и безболезненно (разве бегать — это так уж трудно?), но теперь мне ясно, что, если я хочу пройти программу до конца, придется попотеть. Жутко не хочется, чтобы Брендан считал меня изнеженной богатейкой, и я ни за что не сдамся. Благослови ее Господь, но Полин, на мой вкус, чересчур утомляет своим неунывающим энтузиазмом, а когда я спрашиваю Брендана, о чем они беседуют с Кирой, он отвечает — ни о чем, они вообще не разговаривают, но ведь я вижу их впереди, и мне кажется, что их тела двигаются в зеркальном ритме. Вроде как ведут молчаливую беседу.