Не все тогда на работе было радужно, отнюдь не все. Он помнил, что в конце 70-ых ребята из их бывшей компании, от которой они с Аней практически отошли, смотрели на него косо. Тут все было понятно, а как же! Институт Сербского в глазах диссиденствующей молодежи был оплотом карательной психиатрии. Прекрасно он знал об этой стороне деятельности Института, как было не знать! Чем тут было крыть? Феликс помнил, как к ним направили Виктора Никепелова со знаменитым диагнозом «вялотекущей шизофрении», диагноз был поставлен во Владимире. Он обследовался у них и признал психически здоровым. Феликс сам приложил руку к отмене диагноза «вялотекущей», хотя понимал конечно, что … они, врачи, были несвободны в своих суждениях. А кто был тогда свободен? Легко теперь говорить! Экспертизы курировались специальным отделом КГБ. Но он мог бы привести цифру: только 1–2% от общего количества лиц, направленных на судебно-психиатрическую экспертизу к ним в Институт проходили по политических статьям. А остальные были преступники … Такую цифру никто знать не хотел! С их точки зрения вся психиатрия была карательная. Плевали они, что не вся.
И какое все-таки счастье, что он не работал непосредственно в 4-ом отделении Института, куда направлялись на экспертизу диссиденты. Скрыть то, что происходило с неугодными режиму, было нереально, но не он, Феликс, лично повинен в принудительном лечении. Ну да, он разумеется знал профессора Лунца, заведующего этим отделением. Прекрасный, кстати, доктор, но Лунц был полковником, а полковник КГБ есть полковник КГБ. Похоронен с почестями, но … не дай бог признаваться в своем с ним знакомстве. Феликс тяжело вздохнул. Может не стоило вообще работать в Институте Сербского? Они себя так запятнали. Это правда. Но, там в свое время так потрясающе интересно было работать. И все-таки … может и хорошо, что он теперь здесь и больше никто ему не бросит никаких обвинений в профессиональной нечистоплотности.
Феликс следил за так называемым «Болотным делом», которое власти раскручивали с 2012 года. И вот, принудительно госпитализировали какого-го Виктора Косенко, а бывший коллега, доктор наук, профессор Юрий Савенко, который теперь президент Независимой психиатрической ассоциации России, пересылал ему медицинское заключение комиссии. И прав Юрка: опять коллеги в Путинской России за старое принялись. Заключение написано возмутительно небрежно, а диагноз притянут за уши. Юра теперь на всемирных конгрессах выступает, а он … Да он не менее талантлив, чем Савенко.
Чем больше Феликс комплексовал по-поводу «новой» Ани, тем чаще он вспоминал свою работу в Москве, это уводило его мысли в другом, более приятном направлении. Как много ему давали экспертных заданий по-поводу маньяков, существование которых было нередким, но всегда замалчивалось. Они тогда никогда не называли убийцу — убийцей, речь шла об «испытуемым», который находился под наблюдением в их стационаре довольно долго. Самым главным было определение, страдал ли потенциальный обвиняемый психическим расстройством на момент совершения преступления, сознавал ли общественную опасность своих действий, в состоянии ли он понять судопроизводство, находился ли он в состоянии аффекта, эмоциональной напряженности.
Вместо того, чтобы думать об Аниных аномалиях, Феликс вспоминал свои многочисленные статьи на эту тему. У убийц-маньяков всегда определялась сексуальная девиация. Сколько он провозился с ужасным Сергеем Ряжским, убившем 17 человек. Дегенеративное, тупое лицо, хитрый злобный взгляд, бегающие глаза, жирные темные волосы, кривые зубы, и явственный запах пота. Феликс особенно запомнил именно эту экспертизу августа 94 года, потому что она была для него последней. Ряжский надеялся, что его признают невменяемым. Они нашли у него поражение мозга, склонность к некрофилии, сексуальному влечению к пожилым женщинам. Отчего происходила патология мозга? Тут могла быть и родовая травма у ребенка с повышенным весом, серьезные инфекционные заболевания, нарушения углеводного и жирового обмена … Объясняли ли все эти факторы некросадисткие наклонности испытуемого? Точного ответа на этот вопрос экспертиза дать не могла. Патология затрагивала гипоталамическую область мозга, и соответственно у Ряжского налицо были явные сексуальные расстройства. Особенности личности только могли усугублять его проблемы: прямолинейность, демонстративность, упрямство, категоричность, педантичность, эмоциональная незрелость, замкнутость, неспособность к сопереживанию. Носили ли эти черты патологический характер? Вряд ли. Как водится, в детстве Ряжский был предметом насмешек в классе, имел строгую доминирующую мать. Но самое главным было то, что на момент преступления он мог отдавать себе отчет в своих действиях!