Воспоминания о Ряжском были явственными, как будто он только вчера проходил по узкому сыроватому коридору в подвале Института, где находилась камера с открытой стеной, забранной толстой решеткой. Вот он приближается к решетке, останавливается, Сергей встает с неубранной кровати, подходит вплотную к прутьям и выжидающе сверлит его глазами. На лице преступника застывает мерзкая развязная улыбка … Феликс внутренне съежился, вспоминая момент, когда он официальным тоном сообщил Ряжскому выводы экспертизы: вменяем! Тот не ожидал и буквально озверел, кидался на решетку, и выл, как волк. Ведь Ряжский был совершенно уверен, что его признают невменяемым.
Феликс знал, что от его подписи под заключением экспертизы зависит судьба, а раньше, до моратория на смертную казнь, и жизнь преступника. Думал ли он о том, как офицер внутренних войск из табельного пистолета просто хладнокровно застрелит в камере его бывшего испытуемого? Нет, не думал. Он просто делал свое дело, делал честно, используя все свои знания и опыт. Ряжского не расстреляли, он прозябал где-то в Оренбургской области, в специальной исправительной колонии особого режима, в их узких кругах носящей название «Черный дельфин». Феликсу даже приходилось неоднократно бывать в маленьком городке Усть-Илецке, рядом с озером Развал. Там в России содержатся приговоренные к пожизненному заключению. Феликс видел, как одного заключенного сопровождают три конвоира и кинолог с собакой … Ужасно. Но с другой стороны Феликс работал там с заключенным Владимиром Николаевым, писал о нем статью. Николаев был людоед. Хорошо, что журналисты в свое время об этом не прознали. Возвращаясь из колонии в ведомственную гостиницу, Феликс принимал долгий горячий душ, чтобы смыть с себя всю эту вонь, тлен и патологию человеческих отбросов, дебильных упырей с узкими лбами, узкогубых садистов с сумасшедшими глазами … он взял себе за правило никогда не приносить этот мрак домой.
Может он и сам был ненароком виноват в том, что Аня и дети не слишком много знали о его работе. Ну, что он им мог рассказывать? Практически все экспертизы шли под грифом «совершенно секретно», он давал подписку о неразглашении. Конечно они все знали, что он делает на работе что-то очень важное, о чем не может свободно говорить. Феликсу хотелось дома что-нибудь рассказать, но что? О маньяках … неприемлемо. О жертвах Ленинакана и Спитака? О матерях, потерявших детей и мужа? О мужчинах, не смогших защитить свою семью? О калеках с оторванными конечностями? О заживо замурованных под обломками людях, до которых спасатели шли по нескольку суток? Он это видел, даже как-то привык … но говорить об этом дома? Увольте.
Когда Феликс вспоминал о своей карьере, он возбуждался, приходил в бесплодное нетерпение. Лучше бы не вспоминать. Но это было невозможно. Вот недавно они с Аней смотрели неплохой сериал «Карпов», рассказывающий о том, как сотрудник милиции стрелял в людей, нескольких человек убил. А у Феликса в свое время была опубликована нашумевшая статья «О психической деформации сотрудников милиции и связанных с этим чрезвычайными происшествиями». Фильм вышел почти через 20 лет после его статьи. Он мог бы до сих пор работать, писать, быть активным! А вместо этого … «Нет, так нельзя. Мне надо успокоиться. Все давно отболело, и не стоит себя травить.» — Феликс старался взять себя в руки и это ему с переменным успехом удавалось. Виагру он решил пока не заказывать, успеется еще. Пока он «тянул».
Нового звонка из поликлиники Аня уже не ждала. Болезней у нее не находили и лечить соответственно было нечего. Давешний, второй анализ крови не показал ничего нового по сравнению с первым, и Аня просто перестала думать о своем здоровье.
Новый 2015 год отпраздновали замечательно. Сашка, правда, не приехал. Предпочел встречать 15-ый год в каком-то Манхэттенском клубе с друзьями. Аню больно укололо, что их семейную компанию он, видимо, находит неинтересной, и приезжает из чувства долга. Ну и путь себе … Жизнь сестер с мужьями и детьми он явно считал буржуазной.
Когда-то она тоже нечто в этом роде видела в семейных отношениях, просто у нее это, слава богу, прошло гораздо раньше, чем у Сашки. Что он ждет? Ему же уже тридцать девять. У нее самой в этом возрасте было трое детей. Неужели он не понимает, что его так называемая свободная жизнь — это тупик. Не приехал и не увидел ее в ярко-красном узком платье, на этот раз длинном. Не до пола конечно, но сильно за колено, подол фалдит, видна стройная талия. Так Сашка ее и не видел пока во всей красе. Надо же: ей бы расстраиваться, что он, как всегда, не приехал, хотя и обещал, а она … про платье! Аня отдавала себе отчет в том, что в последнее время она почему-то больше была сосредоточена на себе, как будто с изменившейся внешностью к ней возвращался здоровый эгоизм, свойственный молодым.