С другой стороны Сурен «без формы» был светским образованным молодым человеком, со вкусом, с небрежным лоском избалованного женщинами москвича, знающим толк в ресторанах, красивых вещах и развлечениях. Он был щедр, и в этом, что ни говори, было что-то генетически кавказское, умел поухаживать, отодвинуть стул, подать пальто, придержать дверь, подать руку. Не все ребята из Аниной компании умели быть такими лощеными и галантными. Сурен культивировал в себе эту «военную косточку», она явно вошла в его плоть и кровь, что Ане очень нравилось. Ее приятели были интеллектуалами … и только, а он был умным, но еще и … «настоящим мужчиной», чтобы это ни значило, как бы пошло не звучало. Женщины знали, что это такое, и … зачем объяснять. Стыдно признаться, но он был для Ани «голубые князья» — как тогда пели о царских офицерах.
Их мощно тянуло друг к другу, хотя возможностей для уединения почти не было. Пару раз кто-то давал ключ, и единение было таким ошеломляющим, что Аня почти не замечала ни убогую обстановку, ни чужой неудобный диван, ни грязноватую ванну. И только, когда в конце мая его мать уехала в Ереван, и у них появилась возможность оставаться вдвоем в его квартире в Лефортово, Аня действительно поняла, насколько роскошным был ее друг Сурен. Они ехали к нему после работы, и не в силах медлить, на ходу раздевались и бросались на широкий диван, который всегда был разложен в его комнате. Но даже тогда в той горячке Аня замечала, что ее легкое платьице и белье, брошенное на пол, создают эстетический контраст рядом с его брюками с кантом и рубашкой с погонами: четыре звездочки! Ее капитан. Если Аня приезжала к Сурену, когда он ждал ее дома после службы, он был вовсе не в форме. Откуда он брал эту странную рубашку-апаш, с открытым воротом, через который была видна его волосатая, возбуждающая ее грудь, и крепкая шея. Эти полотняные штаны без ремня, ноги босые, рельефные икры и узкие лодыжки. Без формы он был непредставим в форме и наоборот.
А еще она увидала насколько Сурен знает толк в эротике. Он наливал ей шампанское непременно в хрустальный бокал, зажигал свечи, говорил, что они красиво выглядят оплывшими. Он был способен налить в ванную воду, заставлять ее медленно раздеваться, а потом смотреть на нее в пене, в которую он бросал яркие лепестки, беря один цветок из ее букета. В его стиле было бы купать ее в шампанском, но это было бы уже явным дурковкусьем, которого Сурен не допустил бы. Аня задавалась вопросом, зачем он это все делал? Он вел продуманную игру, чтобы возбудить ее, поразить, показаться оригинальным? Наверное, но было видно, что «игра» нужна ему самому, он вел ее прежде всего для себя. Капитан Бадалян любил красоту, эстетику секса, умел любоваться ею и собою рядом с нею. Таких мужчин у Ани не было. Черт его знает, где он научился «играть»? Тогда еще не было глянцевых журналов, в которых помещали томные эротические фотографии, и печатали «советы» для женщин и мужчин.
Один раз Аня, придя к нему, заметила, что Сурен возбужден, но как-то по-деловому. Он с порога начал ей рассказывать, что подписан приказ о его переводе из Москвы на объект. Это просто здорово, потому что когда он там послужит, ему гарантирован «майор», потом он подаст рапорт о зачислении его в адъюнктуру, а после адъюнктуры, со званием старшего офицера его отправят за границу на полковничью должность, а там … и до генерала недалеко.
— Ань, ты поняла? Это мой шанс. Сдвинулось с мертвой точки, я так этого ждал. Здесь, ведь, в Москве ничего не высидишь. Надо ехать.
— Что «высидишь-то»?
— Ты не поняла? Звание следующее. Его так просто не дадут. До старости пришлось бы ждать. А я ждать не хочу.
— Подожди … а я как вписываюсь в твои планы?
— Анечка, ну что ты … ты поедешь со мной! Я все решил: мы поженимся! Командование мне об этом намекало. Женатого офицера там и ждут.
— Постой-ка … а куда надо ехать?
— Да, какая разница! Всего лет пять. Не больше, может даже три года, если повезет … Ань, мы с тобой поедем в Воткинск, это в Удмуртии. Разумеется, я выбью квартиру …
— Ку-да? Ты себя слышишь? Ты, что, хочешь, чтобы я в Удмуртии жила? Ты совсем рехнулся?
— А что такое …? Это, ведь, временно.