— Пять лет? Временно? Никуда я не поеду! Сам езжай в свой Усть-Пиздюйск … я там жить не буду.
— Ах, вот как? Ну, что ж … не будешь — не надо.
— Сурен, ты лучше откажись. Разве нам здесь с тобой плохо?
— Еще чего … откажись. Это почему я должен отказываться? Из-за тебя? Только баб мне не хватало, чтобы вести меня по жизни … нет, уж.
— Значит, я для тебя — баба? И все?
— А кто ты, Ань? Да ты вдобавок, не та, видимо, баба, которая мне нужна. Ты капризная, избалованная белоручка. Действительно, тебе там со мной не место. Сам не знаю, что это на меня нашло? А без ресторанов не можешь жить, нет?
Аня была не готова к такому предложению, оно застало ее врасплох, она отреагировала на автомате, безотчетно. Не желая больше слушать его обвинений, она вышла за дверь и в абсолютной уверенности, что он никогда в жизни больше не позвонит, медленно побрела к метро. Что пошло не так? Она понимала, что обидела его, что может и не надо было орать ему про «Усть-Пиздюйск», что, действительно, она в его глазах выглядела «не очень», даже не «не очень», а просто предательницей. Он, ведь, ее замуж звал, предлагал разделить с ним все, что суждено. Да, кстати, насчет неплохой карьеры, он не шутил. Может она и стала бы в обозримом будущем «генеральшей», да … только, хотелось ли ей этого? Вот о чем Аня теперь думала. Интересно, что тогда она ругала себя, считала неправой, испугавшейся трудностей, москвичкой, вообще, скорее всего, не готовой к замужеству, но сейчас Аня внезапно осознала причины своего тогдашнего отказа.
Она не любила его, просто повелась на форму, галантность, лепестки в воде, ее период «игры» тогда еще не кончился. Если с Шуркой она играла в «королеву и пажа», то с Суреном она играла в «кавалергарда и институтку». Пора «игры» прошла только с Феликсом, он просто не принял никакой «игры». Кроме того, свободная, артистичная «Нюра» не могла быть женой офицера, зависимой, послушной, хозяйственной, в заботах о карьере мужа — не ее это был тип. Нарочитая приверженность Сурена режиму, каким бы режим себя не показывал, действовала бы ей со временем на нервы. Ее бесила бы его определенная сервильность, готовность к послушанию, ни перед чем не останавливающейся карьеризм, способность в разных обстоятельствах к смене «лица». Она понимала, что он назвал ее «бабой» от обиды, но доля правды в этом была: она была бы его «бабой» и матерью его детей, большего его мужской, замешанный на кавказском происхождении, максимализм не допустил бы. Подсознательно Аня тянула их этап влюбленности и праздника, но была ли она готова перейти к следующему этапу будней? Оказалось, что не была. Тогда она не сумела так все разложить по полочкам, жизнь ее закрутила, да Аня и не позволяла себе убиваться из-за мужчины. Она считала, что они заменяемы. Но воспоминания о Сурене тревожили ее еще довольно долго. Неладно у них тогда вышло, да может и к лучшему.
Аня как на работу ходила каждое утро в Лаборатории, даже втянулась. Ее день был расписан: до 12-ти дня — специалисты-медики, замеры функционального состояния на сложных тренажерах, а потом психологические тесты, которые давно уже перестали вызывать у нее любопытство. Колман обсуждал с ней результаты, обнаружили два маленьких полипа на шейке матки, но когда Аня спросила, надо ли по-этому поводу что-нибудь делать, ей ответили, что нет, так как через какое-то время полипы пропадут. «А, ну ясно, я стану совсем молодой и … какие же полипы у молодых девчонок». Доктор Колман распространялся о показателях и анализах, но Аня его почти не слушала.
У Лисовского она спросила насчет тестов по-русски. Да, он сам их перевел, потратив на это целую неделю еще до ее приезда. Это обычная практика, так как есть данные о влиянии родного и иностранного языка на респондента. В среде родного языка, он себя чувствует раскованным, а иностранный подсознательно воспринимает как враждебный и результаты могут давать погрешность, которую нужно сводить до минимума. Это вовсе не говорит о степени знания английского, тут дело другое, мозг … на этом месте Аня перестала слушать.
Лисовский ее забавлял. В нем чувствовалось доброжелательное спокойствие и естественность, готовность ее слушать, помогать, и главное, постараться понять. Хотя, могли ли люди ее понять? Аня сомневалась. Со свойственным ей ироничным цинизмом, она была склонна думать, что Лисовский был милым чисто профессионально, а на самом деле … на самом деле она была ему «по барабану». И все-таки через неделю после начала тестирования, Аня уже чувствовала себя у него в кабинете, как дома. Была пятница, она собиралась уходить и подумывала о том, что надо действительно взять себя в руки и съездить в Маунт Вернон.