Когда-то, очень давно, Аня вот так же смотрела на стрекозу над водой. Внезапно она садилась на землю и можно было совсем близко увидеть ее удивительные глаза. Они сверкали на солнце, отражая все вокруг: синее небо, зелень, цветы. Глаза у стрекозы были просто огромные, если сравнивать со всем остальным телом. Как загадочно они выглядели и блестели, как жемчужины. Там, около той маленькой реки, Аня была не одна. Они смотрели на стрекозу вдвоем. И тот, с кем она проводила время тем жарким летним ранним вечером, внезапно вспомнился Ане в мельчайших деталях.
Он был совсем мальчишкой и звали его … Шуркой. А фамилия его была … странная такая фамилия: Колос. Александр Колос, 16 лет, пионер из ее отряда. Классическая ситуация «учительница первая моя», да только ничего такого уж криминального Аня не делала. Их разделяли всего 4 года. Ей было двадцать и это была ее последняя «пионерская практика» после 4-го курса. И тем не менее, в таком возрасте 4 года — это разница: он был мальчишка-школьник, а она … ох, она уже была «она», Нюрка, давно пожившая-поднаторевшая в разного рода приключениях. Хотя вот такого «с пионером» у нее еще не было. Она переходила на 5 курс, а он — в десятый класс. Казалось бы — подумаешь! Но это был криминал и риск придавал приключению остроту, лишая его банальности летнего романа.
В лагере надо было отторчать два месяца и Аня сразу поняла, что отвертеться от постылой работы вожатой не удасться. Ее почему-то поставили на первый отряд. Она не стала спорить, какая была разница, даже может и лучше, чем с совсем маленькими. Очень уж не хотелось вытирать им нос и успокаивать скучающих по маме плакс. В первую смену в июне у нее были в основном семиклассники. Восьмиклассники сдавали экзамены и старшие на эту смену не ездили. Они появились в июле. Танцы, гулянья по территории, мазанья зубной пастой, бренчание на гитаре по вечерам, девчоночьи слезы и вздохи … как все это было неинтересно. Аня тяготилась лагерем, считала дни до отъезда и понятия не имела, как себя развлечь.
С кем там было развлекаться? Со своими скучными педагогическими мальчиками, сплошь неудачливыми, недостаточно талантливыми и уверенными в себе. Тоже мне «физики»! Нормальные физики учились не у них, а совсем в других местах. Ни один из этих низкорослых, неказистых, прыщавых юношей не мог претендовать на работу в научно-исследовательских институтах. Они вообще ни на что не могли претендовать, и Аня совсем заскучала. По вечерам скука переходила в тоску и острое ощущение потери драгоценного летнего времени.
Сашу Колоса она заметила сразу, с первого дня. Его нельзя было не заметить: высокий, плечистый, с чистой загорелой кожей, выгоревшими русыми волосами, с выбритой полоской над губой. Интересно, когда он успевал утром бриться? Но он успевал. Парень прилично играл на гитаре, музыкально пел модные бардовские песни, во всех его жестах была нарочитая медлительность уверенного в себе пацана, который знает себе цену, но не спешит собой распорядиться. Просто не знает пока как и с кем.
Держался он особняком, в лагерных мероприятиях участия принимать не хотел, всем своим видом показывая незаинтересованность защищать «честь отряда». Вечером вокруг него собирался кружок, и Шурка, так его называли особо приближенные ребята, пел, немного по-блатному подвывая, никогда не желая выполнять ничьих заявок. Он пел только то, что сам хотел. Потом он внезапно вставал и уходил, ни перед кем не оправдываясь, провожаемый завистливыми взглядами ребят. Девочки смотрели на него тоже, некоторые, самые симпатичные, старались обратить на себя его внимание, приглашали на «белый танец», заговаривали. Но, не тут-то было. Шура предпочитал быть «свободным». Аня наблюдала. Что ж, его равнодушие к девушкам имело какие-то причины. Он не то, чтобы никого не хотел, он просто не хотел «этих» великовозрастных дурочек. Аня тоже включилась в соревнование за внимание этого самоуверенного парня. Сначала «ради смеха», а потом всерьез решив взять его себе. Победить «дурочек» было нетрудно, но все-таки ей было интересно посмотреть, как он будет себя вести, какой он … вообще.
Странный на самом деле интерес: чем этот юный девственник отличался от ее одноклассника на старой даче у подруги, когда она сама еще была школьницей. Или отличался? Проверить это можно было только одним способом: попробовать! Прошла примерно неделя с начала смены и Аня начала на Шуру смотреть. Просто останавливала на нем свой взгляд чуть дольше, чем было нужно. Их глаза встречались, он отводил их первым, а потом … вдруг не отвел, а тоже пристально взглянул на вожатую. Тут Аня в его глазах все и прочитала: да, ты то, что мне нужно. Не они, а … ты.
Наглый у Шурки был взгляд: смесь бахвальства с вседозволенностью, бесшабашности с желанием казаться опытней, чем он был, решимость «показать класс», признание ее превосходства, обещание молчать, хранить тайну … Однако, если бы Колос был просто наглый, Аня бы не прельстилась, скучно: не видала она наглых и глупых! Наряду с наглостью в нем была та самая первозданная незрелость, которая потом уже никогда не возвращается, неуверенность, что он все делает правильно, боязнь, что над ним посмеются. Гремучая привлекательная смесь.
Аня помнила острое удовольствие заговора, когда однажды в свой выходной, когда на отряде был подменный вожатый, она шепнула Шуре, что будет ждать его за задней калиткой, которая вела к лесу. Никто не заметил бы его отсутствия, в лагере показывали фильм, а она всем сказала, что уехала в город. Фильм начался сразу после ужина, уже только начинало темнеть, за калиткой никого, естественно, не было и они стали быстро удаляться вглубь леса. Быстро прошли по просеке, и вышли на берег небольшой мелкой речушки Воря. На берегу присели в высокую траву, потом легли на спину, запрокинув головы к темнеющему небу. Совсем рядом квакали лягушки, над водой летали стрекозы. Они лежали рядом и молчали. Не хотелось говорить какие-то необязательные пустяки.
Аня уж совсем собралась сказать Шурке, что им пора, тем более, что вокруг летали комары … но тут, она почувствовала, что он к ней придвинулся совсем близко, обнял ее и начал целовать. Аня не отодвинулась, от него приятно пахло травой, чистой кожей, недорогим лосьоном и сигаретами. Потом она почувствовала на своем теле его руки, которые мяли ей грудь и задирали майку. «Ну, понятно …, кто бы сомневался! А вы, девочки, вытрите сопли». Зачем Ане было нужно это глупое соперничество, она и сама не могла бы объяснить. Шура, разумеется, повелся, и на этом можно было бы поставить точку, но точку ставить Ане как раз и не хотелось, наоборот его руки ее раззадорили. Она рывком встала, отряхнула подол:
— Нет, так не пойдет. Не сейчас.
— А когда?
— Что когда?
— Ты поняла. Просто скажи, когда … и куда мне прийти. Я не хочу тебе неприятностей.
— Завтра … после отбоя. Когда все уснут. Я тебя здесь подожду. Здесь, не у калитки. Понял? Если встретишь кого-нибудь, скажешь, что просто вышел прийтись, что тебе не спится. Ты понял?
— Да, понял, понял. Не дурак. Я пойду, а ты … потом, минут через десять.
Шурка совершенно органично уже говорил ей «ты», и даже брался командовать. Что ж: начало неплохое. Аня выждала не десять, а двадцать минут и вернулась в корпус, когда ребята уже спали. Они потом много раз гуляли по лесу после отбоя. Жаркие июльские ночи дышали на них духотой. От реки поднималась сырость. Они брали с собой одеяло, и лежали на нем голые, сначала разгоряченные любовью, а потом когда им становилось зябко, они накрывались сверху простыней с синим лагерным клеймом.
Аня помнила, с какой готовностью, ни секунды не размышляя, Шурка сбросил с себя штаны вместе с трусами и майку. Его тело мелькнуло в лунном неясном свете, твердое, жилистое, узкое, но уже с рельефными широкими мышцами на плечах. Как быстро он научился ее любить. Удивительно быстро. Шурка безошибочно чувствовал, что ей нужно, и умел ей это дать. Способный парень, как с иронией думала о нем Аня, иронизируя не столько над ним, сколько над собой. На черта он был ей нужен? На безрыбье? Для «коллекции»? Сейчас Аня понимала, что она играла с Шуркой в игру, игра — это было все! Она играла в королеву, в которую влюблен паж. Он условия игры принимал, хотя тоже понимал, что это «маски», что ни она — не королева, ни он — не паж.