Это была самая обычная стрела имперского стандарта, ничем не отличающаяся от тысяч других. Горгас без особых усилий стащил наконечник и всунул в него цилиндр. Потом взял со стола кожаный мешочек, развязал его и высыпал на ладонь несколько коричневых кристаллов. На подставке, помимо письменных принадлежностей, обнаружилась еще и медная чашечка от весов (сами весы были давным-давно утеряны). Положив кристаллы в чашечку, взял перочинный нож и осторожно, но уверенно резанул себя по руке, наклонив ее так, чтобы кровь капала на кристаллы. Когда ее набралось достаточно, Горгас перевязал руку полоской льняной ткани и осторожно сплюнул в чашечку, заботясь, по-видимому, о том, чтобы крови и слюны было примерно одинаково. В заключение процедуры добавил к смеси щепотку опилок, лежавших завернутыми в тряпочку за манжетой рубашки.
Затем Горгас подержал чашечку над пламенем лампы, помешивая содержимое лезвием ножа и дожидаясь, пока кристаллы полностью растворятся - это был клеевой экстракт, добытый из свежей, невыделанной шкуры быка. Получив нужную консистенцию, Горгас удовлетворительно хмыкнул, капнул одну капельку на подушечку мизинца и тщательно натер тот край древка, на котором должен был быть наконечник. После того как и сам наконечник стал на место, Горгас перемотал его для верности шпагатом из стебля крапивы и еще раз промазал клеем края.
Оставалось лишь пометить стрелу. Он обмакнул перо и, прикусив нижнюю губу, тщательно вывел на древке, поближе к оперению, всего три буквы, образовавшие слово "эта". Облегченно вздохнув, Горгас положил стрелу на подоконник для просушки.
Ему нужно было написать еще два письма, и именно этим он занимался, когда в комнату вошел - как обычно, не постучав - Зонарас.
- Ну? - спросил он. Горгас поднял голову: - А, это ты. Сделай мне одолжение, съезди в Торнойс и...
- Что? Сегодня? В Торнойс?
- Да, сегодня. В Торнойс. Зайдешь в "Милосердие и Воздержание" - тебе ведь не нужно объяснять, где это, верно? - и спросишь капитана Малло, отправляющегося в Ап-Эскатой. Отдашь ему вот эти письма и вот эту стрелу...
- Зачем ему всего одна стрела? Что...
- Твое дело - передать ему эту стрелу, - проговорил Горгас таким тоном, что Зонарас застыл с открытым ртом. - Он знает, что с ней делать. Когда освободишься, - добавил он, опуская руку в карман, - и ни при каких обстоятельствах не раньше, можешь выпить за мой счет. - Он протянул брату пару серебряных монет, которые Зонарас поспешно сунул в карман, не говоря при этом ни слова. - Ты все понял?
Зонарас кивнул:
- У мерина отвалилась подкова.
- Что? Когда?
Зонарас пожал плечами:
- Позавчера.
Горгас вздохнул:
- Ладно, возьми моего коня, только не съезжай с дороги. О мерине потолкуем, когда вернешься.
Зонарас нахмурился:
- У меня и так дел невпроворот, а тут...
- Хорошо, я сам его подкую. А теперь шевелись. Запомни, капитан Малло, идет в Ап-Эскатой, "Милосердие и Воздержание". Запомнил?
- Хм.
После того как брат ушел, Горгас задумчиво уставился в окно. Если кто и способен все перепутать и не справиться с самым простым поручением, так это Зонарас. С другой стороны, тот факт, что именно Зонарас отправился в Торнойс и упьется до бесчувствия в "Милосердии и Воздержании", ни у кого не вызовет подозрения, потому что такое случалось с завидной регулярностью на протяжении последних двадцати лет. То, что знакомо, не привлекает внимания, а следовательно, остается как бы невидимым.
Прежде чем покинуть кабинет, Горгас задержался у двери - как обычно - и посмотрел на прекрасный и могучий лук, висевший на стене на двух крючьях. Лук сделал для него Бардас, как и крышечку для чернильницы, и пресс-папье, и складную линейку из самшита, которую Горгас всегда носил с собой. Она сломалась в Перимадее, но он хранил кусочки, и через много лет мастер снова склеил их с помощью отличного клея из рыбьего пузыря и скрепил крошечными серебряными гвоздиками, почти незаметными для постороннего глаза; тот же мастер изготовил для линейки пенал из серебра с золотом, чтобы вещица уже никогда не сломалась.
Глава 19
Рассчитывая принудить Темрая к неосторожному шагу, Бардас распорядился продолжать бомбардировку еще три дня. На расспросы своих офицеров он отвечал, что это называется "рихтовкой неприятеля". Они не поняли, о чем идет речь, но уже увидели, в чем смысл операции. Главным препятствием на пути к победе по-прежнему оставался численный перевес противника, и в случае необдуманной вылазки кочевников появлялся шанс устранить диспаритет. Это вполне соответствовало имперскому образу мышления и было встречено с одобрением.
Тем не менее армии приходилось нелегко. Треть алебардщиков и пикейщиков постоянно находилась в охранении, на случай, если Темрай организует очередной ночной рейд; еще одна треть занималась тем, что добывала и перевозила камни для требушетов - их запас таял гораздо быстрее, чем того хотелось бы Бардасу; два эскадрона кавалерии пришлось направить в помощь артиллеристам, что вызвало недовольство и первых, и вторых. Одни жаловались на унизительное понижение их статуса, другие - на неловкость новоявленных помощников, от которых вреда было больше, чем пользы. Сами орудия от длительного и непрерывного использования расшатались, а достать запасные канаты и дерево было негде. В качестве крайней меры Бардас пошел на то, чтобы разобрать несколько осадных башен, перспективы применения которых были крайне туманны.
Помогало то, что рядом был Теудас, без которого нехватка опытных писарей и счетоводов превратилась бы в серьезную проблему. Бардас не любил заниматься писаниной, а вот юноша брался за любое поручение и, похоже, даже находил удовольствие в составлении отчетов, графиков, расписаний и накладных.