– Помоги, – прохрипел Бардас. Тишина. Затем:
– Моаз? Это ты?
Он издал стон, настоящее произведение искусства.
– Оставайся там, – сказал голос. – Я иду. Ты его схватил?
Голос приближался с большим шумом. Лордан почувствовал на своем лице растопыренные пальцы, произвел необходимые расчеты и ударил снизу вверх. Нечего и сомневаться – у него был талант к такой работе.
– Спасибо, – сказал он вслух и тут же откатился в сторону и вжался в стену.
– Какого черта? Что там такое? – сердито спросил другой голос. – Моаз? Ян? А, чтоб вас… кто-нибудь, сходите за светом.
– Держись, – отозвался еще кто-то. – У меня с собой.
Лордан услышал шорох, похоже, открывали коробку с трутом. Этого только не хватало.
– Подожди, – окликнул он и, оттолкнувшись ногами от стены, как пловец прыгнул вперед, на голос. Чутье не подвело, его выброшенная рука задела чье-то ухо. Где ухо, там обычно рядом и горло, что подтвердилось и в данном случае.
Но хотя Лордан и не промахнулся, маневр, навязанный обстоятельствами, получился неудачный. Выбрасывая ноги, он почувствовал удар в спину, достаточно сильный, чтобы сбить дыхание, и резкую боль левее ключицы, куда ткнулось лезвие. Бардас быстро схватил руку с ножом – если его противник правша, то попасть в цель будет нетрудно – и рванул ее вверх. Есть. Пятеро вне игры.
Шестой умер, попытавшись протиснуться мимо. Седьмой расстался с жизнью из-за того, что, потеряв ориентацию, повернулся не туда, куда следовало.
Работа сделана.
Теперь, когда работа была сделана, делать было нечего. Попробовав стену лопатой, Лордан понял, что перед ним действительно плотный слой. Даже если главная галерея действительно шла параллельно этому ходу, разделяющая их перемычка явно ему не по силам. Бардас прислонился к столбу, опустил голову, думая, как объяснить только что убитым им людям, что все было напрасно.
– Ничего, – сказали они – закрыв глаза, Лордан впервые смог увидеть их. – Ты же не знал.
– Мне легче оттого, что вы считаете именно так, – ответил он.
– Тебе же ничего другого не оставалось, – сказали они. – Это был твой шанс, и ты сделал все, что мог. Ты здесь не виноват.
Они улыбались ему.
– Я только лишь старался остаться в живых. Вот и все.
– Мы понимаем. На твоем месте мы сделали бы то же самое.
Лордан отогнал голоса, зная, что они существуют только в его голове, но не сказал этого вслух, боясь оскорбить их чувства. Едва увидев лица убитых, он понял, что они всего лишь фантазия, некая проекция его собственных мыслей. Все, что можно увидеть своими глазами в шахтах, не существует. По определению.
– Включая меня?
– Включая тебя, Алексий. Но ты слишком стар и некрасив, чтобы говорить тебе такое.
– О, ладно, не буду тебе больше досаждать. Спасибо за хлеб и молоко.
– Всегда пожалуйста. И ты мне не досаждаешь. Вообще-то я рад компании.
Алексий улыбнулся:
– Знаешь, мне почему-то вспомнился один из моих наставников. Это было давно, когда я еще только учился. Обычно он постоянно бормотал что-то себе под нос. Однажды меня подговорили спросить у него, в чем тут дело. Я и спросил: «Почему вы разговариваете сами с собой?» «Да потому что это единственная возможность найти разумного собеседника», — ответил он. – Хороший ответ.
Лордан покачал головой:
– Книжная мудрость. Иногда мне кажется, что вы все, люди академического склада, только тем и занимаетесь, что пытаетесь заманить друг друга в заранее приготовленные словесные ловушки. На мой взгляд, странное поведение для взрослых мужчин.
Алексий кивнул:
– Почти столь же странное, как ползать по узким, темным тоннелям. Но не совсем.
– Алексий?
– Да?
Лордан открыл глаза.
– Есть ли еще какая-то возможность выбраться отсюда? Или на этот раз я пропал?
Он уже не видел своего собеседника, но голос его слышал ясно и отчетливо.
– Не знаю. Всю свою жизнь я объяснял людям одно и то же. Я ученый, а не предсказатель. Не знаю.
– Мне кажется, – сказал Лордан, – что голос у тебя совсем другой, не такой, как у того Алексия, которого я знавал. Более молодой. И мысли тоже.
– В этом-то и преимущество воображаемого существования. Я могу быть любого возраста. Какого захочу. Мне больше всего нравилось быть сорокасемилетним.
Лордан кивнул:
– Я всегда придерживался той теории, что каждый рожден для определенного оптимального возраста, возраста предназначения, и когда мы его достигаем, то останавливаемся. Мысленно, конечно. Лично я всегда был двадцатипятилетним. В двадцать пять я был хорош.