Меркулов против своей воли засмеялся.
Как ни странно, Плетнев трезвел на глазах, по крайней мере, такое складывалось впечатление.
Перехватив взгляд Ирины, Меркулов посерьезнел и спросил его:
— Так почему ты решил, что нам от тебя что-то нужно?
— Да потому что, блин, такие, как вы, никогда не приходят просто так! Или вы считаете, что я вам что-то должен? — Он кивнул на бутылку коньяка, но понимать эти слова следовало, конечно, шире.
Меркулов промолчал, только пожал плечами, что тоже можно было трактовать как угодно. И оказался прав, потому что Плетнев продолжил:
— В первый раз вижу… А даже если бы и знал, ничего бы не сказал.
— Это почему, позвольте спросить? — подала голос Ирина.
— Военная тайна, — объяснил Плетнев.
Меркулов наконец не стерпел:
— Хватит паясничать, Плетнев! Давай поговорим о…
Ирина перебила его:
— Извините, Антон… Я, наверное, неправильно представилась. Меня зовут Ирина Турецкая, я жена Александра Борисовича Турецкого. Сейчас он находится в реанимации…
— Сочувствую, — равнодушно обронил Плетнев.
— Дело даже не в этом, — продолжала Ирина. — То есть, конечно, и в этом, но… Понимаете, кто-то хотел взорвать детский дом. Этого чудом удалось избежать. Саша чуть не погиб. Погибли другие хорошие люди. Но кто даст гарантию, что подобное не повторится?
— Эту фигурку нашли на месте взрыва, — вставил Меркулов. — И это наша единственная зацепка. — И тут же замолчал, потому что Ирина сделала ему знак.
— Да, вы не видите сына, — продолжала она. — Но вы знаете, что он жив, Антон! Это ведь уже немало, верно? Но как вы можете позволить, чтобы детям угрожала смертельная опасность?! А вдруг в следующем детском доме, который они захотят взорвать, будет ваш сын?
«Грубовато работает, — подумал Меркулов, — но кто знает, может, она действительно лучше меня расставляет акценты».
Плетнев молча смотрел на Ирину.
Меркулов на всякий случай добавил:
— С сыном-то мы тебе поможем в любом случае…
Плетнев перевел взгляд на Меркулова:
— Только не надо меня ребенком шантажировать.
— Я же сказал — в любом случае, вне зависимости от твоего решения.
Плетнев ухмыльнулся:
— Да все я понимаю! Все же ясно как день… Меня опять вербуют. Только более изощренно, чем прежде. Я сделаю вам дело, а потом вы скажете, как все остальные: «Извини, Антон, это не в нашей власти, Вася твой теперь принадлежит государству и вообще, ты — псих, Антон». Так будет, да? Впрочем, ничего вы не скажете… Я просто до ваших кабинетов не дойду… Благодарю за угощение… Проваливайте.
Ирина и Меркулов одновременно вздохнули. Это было полное и безоговорочное поражение. Меркулов другого и не ждал с самого начала, он считал, что затея Турецкого обречена. Он вышел молча, а Ирина задержалась на пороге:
— Спасибо, Антон, всего вам доброго. Извините, что потревожили. Берегите себя, хотя бы ради сына…
Через минуту они молча садились в машину. Меркулов не выдержал:
— Зря только коньяк перевели, я его генеральному презентовать собирался.
— Я вижу, вас совсем не шокирует, во что этот человек превращается?
Меркулов неопределенно пожал плечами: видал, дескать, и не такое. Обычная история. Каскад жизненных неурядиц — и покатился человек по наклонной.
Ирина будто подслушала его мысли.
— Кто это придумал, что пьянство у нас традиционно? — риторически вопросила она. — И деды, мол, пили, и прадеды — и ничего. Так ли это? Пить-то пили, да только считалось это во все времена и у всех народов большим злом. И всегда с ним боролись, а в давние времена и довольно жестокими мерами. Да и как пили древние? Греки, к примеру, сухое, как мы сейчас его называем, вино давали рабам, а знаменитая Петровская водка была крепостью менее, чем нынешние портвейны. В Древнем Риме даже существовала должность сенатора, в обязанности которого входило напиваться до поросячьего визга и демонстрировать на улицах прохожим, сколь неприятен пьяный человек. Никакой почвы не имеет под собой миф о том, что со стародавних времен пристрастны к пьянству русские.
— Это что-то новенькое!
— Старенькое, наоборот. Вы хорошо знаете историю?
— Не жалуюсь.
— Сейчас проверим. В одиннадцатом веке всячески чернили языческую Русь, доказывая достоинства христианства, хотя до него наши предки выпивали только по трем поводам: при рождении ребенка, одержании победы над врагом и похоронах. Всяческие «теоретики алкоголизма» ссылаются на исконность хмельных застолий. А ведь Россия впервые получила водку от генуэзцев всего пять столетий назад!
— Ну, уж это не вчера, прямо скажем!
— Но ведь и не со времен Адама и Евы… Кстати, — спохватилась Ирина, — а почему мы не едем?
Не успел Меркулов завести мотор, как из дома показался Плетнев. На твердых ногах подошел к машине. Сказал, не глядя на Меркулова:
— Их было семь штук.
— Кого? — не понял Константин Дмитриевич.
— Амулетов. Мы получили эти игрушки от вождя племени мбунду, в котором формировали отряд из местных. Амулеты, по местному поверью, давались воинам для защиты от плохой смерти… Их было семь штук.
— От какой смерти? — невольно переспросил Меркулов, хотя прекрасно слышал, что сказал Плетнев.
— Плохой. Неправильной. Мы в это дело не поверили, но взяли из уважения, тем более что фигурки красивые… — Он достал из-за пазухи амулет на шнурке.
— И где они? — спросила Ирина.
— Амулеты? — спросил Плетнев.
— Люди! — зло сказал Меркулов.
— Не знаю. Погибли. Хорошей смертью…
— Правильной, что ли?
— Можно и так сказать.
— Точно все погибли?
— Трудно сказать наверняка.
— Ладно. Садись в машину. Поедешь с нами.
— Размечтались. Сначала я хочу увидеть ордер на арест, — насмешливо бросил Плетнев и повернулся к дому.
Меркулов со злостью стукнул по рулю и случайно попал по клаксону.
Плетнев даже не вздрогнул от резкого автомобильного сигнала, он был уже на пороге.
— В каком детдоме ваш ребенок? — крикнула Ирина ему вслед.
Плетнев застыл на месте.
2005 год
ТУРЕЦКИЙ
— Распространено мнение, — сказал Турецкий, потягивая холодное пиво, — что нужно разрешить два-три гипервопроса, додумать до конца три-четыре большие отвлеченные мысли, и будет нам всем счастье. Ответственно заявляю, что это опасная иллюзия, черт побери! Доказательством тому и семнадцатый год, и девяносто первый: мыслили тогда размашисто, но окончательно все запутали. Напротив, надо срочно выметать «отвлеченное большое» поганой метлой, ибо гипервопросы навязаны позавчерашней повесткой дня. Ближе к телу! Мельчить! Будут тогда и новые, по-настоящему актуальные вопросы, и новые их постановки.
— Ты о чем? — осторожно спросил Меркулов. Он пиво не пил, зато активно хрустел орешками, которые принесли Турецкому.
— О нашей работе, о чем же еще?! А если уж быть совсем точным, то о моей. Тебе хорошо, ты сидишь у себя в кабинете, бумажки перекладываешь да приказы отдаешь, а я ношусь по всему городу, ищу этого шибздика. А кто сказал, что он вообще в городе?!
Может, его увезли куда-нибудь на Камчатку, там расчленили и разослали по просторам нашей необъятной…
— Типун тебе на язык! — испугался Меркулов.
Друзья сидели в уютной кафешке «Кофе-Бин» на Покровке. Это были вечерние часы, формально уже нерабочие, но никто из них на этот счет не обольщался — их жизнь ведь как раз и состояла из исключений, а не из правил.
Только вчера Турецкому было поручено громкое дело. В Москве был похищен знаменитый американский кинорежиссер, приехавший в Россию с каким-то там визитом, — Стивен Дж. Мэдисон. Фигура уровня Спилберга, даром что они были тезками. Мэдисон являлся главой школы так называемых нью-йоркских независимых режиссеров. И хотя его визит не носил какого-то особо официального статуса, а имел сугубо рабочие и практические цели (лекции в Институте кинематографии, деловые контакты с Федеральным агентством по кинематографии, съемка нескольких эпизодов собственной кинокартины на «Мосфильме»), все равно это был скандал. Это был удар по престижу принимающей стороны, то есть российских киношников в частности (имя которым — легион, между прочим, ничего себе частность!) и Российской Федерации в целом. Культурный мир был взбудоражен этим экстраординарным событием. Съемки остановились, и утечка информации уже произошла. Хотя похитители (если таковые были) до сих пор никаких требований не выдвигали и никак своего существования не обнаруживали.