В Петербурге дураки дерутся, а у вас будут чубы трещать.
Северьян передернул плечами.
Топку я сейчас погашу, — и обошел вокруг носильщиков. — А вы, рожи толстые, станете шептать по начальству — голов вам своих не сносить.
Все разошлись. К Порфирию подбежал Корней Морозов. Затряс головой на тонкой шее.
Коронотов, как бы нам в депо попасть, послушать? Интересно ведь. А?
Ну так войди, — насмешливо отозвался Порфирий. «Нашел простака! Думает, что о первой его подлости никто не знает, когда он рабочую сходку выдал полиции».
Да не пускают никак, говорят, набито народом натуго.
Вот видишь. Тоже и меня не пустили, — сказал Порфирий. — Чем тебе я могу помочь?
Ты, может, знаешь хотя, кто там выступал? О чем говорили?
Проспал я сегодня, Морозов. Как и ты, по платформе без толку бегаю. Да вон, гляди, гляди, тронулся уже весь народ из депо, беги туда, узнавай.
Разделившись на два потока, выходили люди из депо. Одни сворачивали налево, в слободу, другие — через пути поднимались по косогору, в поселок. По домам!
На платформе появились жандармы, станционное начальство. Молча поглядывали они на рабочих. Пришла телеграмма о начале большой стачки не только из Красноярска. Каждые полчаса дежурный телеграфист снимал ленты с аппарата и читал: «Забастовали рабочие Тайшета», «Забастовали деповские в Иланской». Начальство запросило срочных указаний свыше: как быть? А ответа не было. В верхах тоже царило замешательство.
Киреев с серым лицом, не разрумянившимся даже на морозе, стоял рядом с Маннбергом, хмурился.
Так называемые наши штаты совершенно недостаточны. Что можно сделать с такой толпой?
Маннберг покручивал тонкие усики.
Нужно иметь рабочих и жандармов один на один, Павел Георгиевич, тогда будет надежно.
Правительство не имеет нужных средств.
Отчего не призвать тогда на помощь наших добрых соседей? Они сделают это вполне бескорыстно.
Накануне ему пришло бодрое письмо от Лонк де Лоббеля. Француз писал из Петербурга. Он хвастался своими успехами среди лиц царской фамилии, со свойственной ему легкостью изложения уверял, что проект постройки железной дороги Канск — Аляска теперь будет принят бесспорно и что Маннберг тогда сразу получит очень и очень крупную должность и большие деньги. А пока хорошо, если Густав Евгеньевич продолжит занятия статистикой, по-прежнему будет сохранять свои симпатии к синдикату и эти симпатии станет внушать другим. Глагол «внушать» Лонк де Лоббель сопроводил вопросительным знаком, поставленным в скобки, и простодушным примечанием: «Не искушен в тонкостях русского языка». Письмо было написано по-французски,
Призвать соседей? — переспросил Киреев. — Каких же это соседей?
С Японией мы воюем, — с готовностью отозвался Маннберг. — Китай все еще и сам нуждается в усмирении. Германия, Англия и Франция отсюда очень далеко, и это — опасные друзья. Остается только один сосед. Самый добродушный, честный, бескорыстный — Америка.
Для России, Густав Евгеньевич, все-таки больше подходит русский царь, чем американский президент.
А вот этим пролетариям, — показал пальцем Маннберг на все еще движущийся поток рабочих, — им, вероятно, кажется, что и русский царь не подходит. Тогда как?
Ну и хорошо. Так пусть меня лучше повесят эти свои пролетарии, чем, расправившись сначала с ними, американцы потом все равно повесят и меня.
Хочется верить, что наше правительство об Америке думает не так.
Не имею чести знать, как оно думает, — резко отрубил, обозлившись, Киреев, — а я думаю так.
Жандармы прохаживались, поскрипывая залубеневшими на морозе сапогами, приглядывались к рабочим, записывали фамилии некоторых в записные книжки.
Мне надоело это зрелище, Павел Георгиевич, — сказал Маннберг. — Если вы намерены и дальше стоять сложа руки, я, пожалуй, пойдут в буфет пить кофе.
Ступайте, — все еще злясь, ответил Киреев. — А я пока постою сложа руки. Стрелять, к вашему сожалению, распоряжения не имею. И неизвестно еще, у кого сейчас оружия больше.
10
После четвертого гудка Лиза прождала Порфирия еще с полчаса. Он не появлялся. Стоять бездеятельно в теплом зале, глядя на запушенные инеем окна, за которыми что-то, конечно, уже происходит, Лиза не могла. Вышла на платформу, плотнее увязывая платок вокруг шеи, и стала возле угла завеянного снегом палисадника, где с лета оставался неубранным железный бачок с надписью: «Не пейте сырой воды». Теперь Лиза поняла, почему Порфирий не пришел: отделяя здание вокзала от депо и мастерских, вытянулась цепочка жандармов. За нею, как за изгородью, спокойно расходились в разные стороны рабочие. Забастовали! И мороз, пропитанный запахом паровозной гарп, Лизе не показался теперь жестоким. Грело сознание силы могучего потока рабочих. Эх, быть бы и ей, Лизе, сейчас вместе с ними! А Маннберг с Киреевым стоят как столбы. Глядите, глядите!