— Да-да, знаю! Вы там с Юрой пока отдохните, а я поищу и сразу же вам позвоню… Но ваш фон скорее всего никакого отношения к спонтанному делению не имеет. Это какая-то грязь.
Звонок прозвенел в два часа ночи. Флеров вздрогнул от неожиданности и бросился к телефону.
— Физкультпривет! Все в порядке, — чувствовалось, что Курчатов находится в приподнятом настроении. — Статью Либби я прочитал. Возможно, тут что-то есть. В эксперименте Либби удалось установить только нижний предел — десять в четырнадцатой степени лет. Это на восемь порядков меньше, чем теоретически предсказал Бор. Утром сами поглядите.
— Но эффекта он не наблюдал? — Флеров зажал микрофон рукой и, обернувшись к Петржаку, шепнул: — Десять в четырнадцатой.
— Разумеется, нет! Либби, собственно, и исходил из отрицательного результата. Не обнаружив эффекта, он сделал вывод, что спонтанное деление, если только оно вообще имеет место в природе, должно лежать за пределами чувствительности примененной аппаратуры. Понимаете? Ваша установка намного чувствительнее, поэтому есть смысл прикинуть, чего от нее можно ждать…
— Ну? — нетерпеливо спросил Петржак, когда Флеров повесил трубку.
— Все в порядке. Либби эффекта не наблюдал. Нижняя граница как раз и рассчитана по отрицательному результату.
— Но это расходится с Бором в сто миллионов раз!
— В том-то и дело! Истинное значение, видимо, надо искать где-то в середине. — Флеров схватил лист бумаги и произвел нехитрую математическую операцию:
(1014 + 1022): 2= 1018.
— Будем исходить из среднего арифметического. — Он перебросил листок Петржаку.
Тот неторопливо отпер ящик стола, достал толстую тетрадку в коленкоровом переплете и превосходную логарифмическую линейку с линзой на движке.
— Сейчас посчитаем, — он тут же раскрыл тетрадь. — Какая камера у Либби? — спросил он через некоторое время.
— Не знаю, — Флеров, который после очередного щелчка вновь занялся установкой, поднял голову. — Забыл спросить!
— М-да, — протянул Петржак. — А звонить неудобно. — Он вздохнул. — Утро как-никак.
За окнами действительно тихо серел рассвет.
— Ты считай по обычной, — посоветовал Флеров. — Многослойной, как у нас, ни у кого в мире нет.
— В обычной камере, — Петржак глянул на линейку, — один распад должен наблюдаться раз в пятьдесят часов… У нас же, как известно, шесть распадов за час.
— Итого разница в триста раз! — мгновенно подсчитал Флеров.
—. Но наша камера не настолько превосходит обычную… — Петржак захлопнул тетрадь и вложил линейку в футляр.
— Разница всего на один порядок! — Флеров тряхнул головой. — К тому же мы исходили всего лишь из среднего арифметического между теорией и отрицательным результатом.
— Да! — подмигнул ему в ответ Петржак. — Наш фон явно где-то около… Тут очень стоит покопаться!
— Еще бы не стоит! Это чей осциллограф? — Флеров кивнул на стоящий в углу металлический ящик с круглым, чуть выпуклым экраном электронно-лучевой трубки и ребристыми регуляторами настройки под ней.
— Чужой, но временно можно позаимствовать… Хочешь подсоединить к усилителю?
— Угу! — подтвердил Флеров. — Для большей наглядности. Фигура импульса, бывает, на многое открывает глаза.
Не без натуги оторвали они тяжелый прибор от пола и, сгибаясь, перетащили его к усилителю. Петржак подыскал подходящие провода и быстро подсоединил клеммы осциллографа к установке.
Очередной сигнал не замедлил заявить о себе острым всплеском зеленоватого света. Но ничего нового этот огненный зубец им не сказал. Самопроизвольное деление в камере по-прежнему оставалось сомнительным…
…За рулем Курчатов чувствовал себя не слишком уверенно. С первой тренировочной поездки, когда он смял бочку из-под бензина и наехал на дерево, прошло не так много времени. Но сегодня он ехал без опаски, хотя и не быстро.
Было рано, и город только просыпался. Из парка выходили на линию первые трамваи. Дворники в белых передниках сметали с влажных тротуаров опавшие за ночь листья. В улицах еще было сумрачно, но, когда автомобиль въезжал на мост через очередной канал, туманные дали распахивались и светлели. Курчатов невольно прибавлял скорость. Мимо проносились плавные изгибы гранитного парапета, темный бегущий орнамент оград, серая вода в тени горбатого мостика, чугунные тумбы, цепи, фонари…
Ему хотелось пораньше приехать в РИАН, чтобы спокойно и обстоятельно самому во все вникнуть. На свежую голову до того, как начнутся занятия. Но, выехав на набережную Фонтанки, он остановил машину у афишной тумбы, чтобы хоть пять минут постоять у реки. Осенняя холодная просветленность снизошла на город. Влажной грустью какой-то смягчила четкую прямолинейность его, туманно оттенила шероховатые серые стены и закопченную кирпичную кладку.
От реки тянуло холодком. В сумрачном зеркале ее колыхались трубы и крыши противоположного берега, фонарные столбы и деревья с редкой коричнево-желтой листвой, перечерченные льдисто сверкающей полосой. Курчатов спустился к самой воде и присел на каменную сырую ступеньку. У ног его лохматилась черно-зеленая бахрома тины. Уходить не хотелось. Казалось, что именно здесь коснется его та самая, преобразившая город просветленность, за которой придет изначальная, ясная простота и обнажатся первоосновы.
Но это было лишь настроение, туманное движение души. Предчувствие близкой истины лишь на миг коснулось его, но тотчас отлетело, оттесненное привычными сиюминутными заботами.
Прежде всего надо было разобраться с фоном, на который неожиданно наткнулись ребята. Возможно, они набрели на стоящее дело. Уж больно не хотелось думать, что все это только тривиальная грязь, которая исчезнет с наладкой усилителя, как микрофонный эффект, В постоянстве импульсов было что-то завораживающее. Когда ребята сказали ему, что ежечасно регистрируются по шесть отсчетов, он сделал прикидку. Относительно самопроизвольного распада это дает время жизни около десяти в шестнадцатой степени лет. Это в десять миллионов раз больше значения для альфа-распада. Выходит, что из миллионов урановых ядер разваливается только одно-единственное, остальные же выбрасывают альфа-частицы. Конечно, камера альфа-частиц не регистрирует. Одиночных частиц! А что, если одновременно вылетят две, а то и три частицы? Не дадут ли они суммарный импульс, который отопрет камеру? На миллион распадов такое совпадение вполне реальная вещь. Да и частота таких совпадений должна быть постоянна. Что, если ребята наблюдали как раз такие суммарные импульсы альфа-распада? Это надо проверить прежде всего! А как?.. Очень даже просто. Руководствуясь исконным девизом радиотехники: если не можешь убрать помехи, увеличь их. Нужно увеличить число альфа-распадов и посмотреть, как это отзовется на отсчетах. Вместо инертного газа в камеру можно закачать эманацию тория. Если после этого число отсчетов подскочит, значит и думать дальше нечего — грязь, наложение импульсов. Ну а ежели не подскочит? Тогда что? Придется вновь хорошенько проверить усилитель. Что, если он все же отзывается на какие-то неизвестные нам внешние колебания, более тонкие, чем трамвайные искры? Мало вероятно, но возможно… Наконец, в самой камере, в разных ее местах, могут быть области газового усиления. Вот что необходимо выяснить. Да и на самих пластинах могут возникать случайные разряды. Это тоже следует исключить. Хорошо бы обклеить пластины тонкой фольгой, так и разряды устранятся, и урановая смолка прочнее будет держаться. Но уж больно работа тонкая. Все равно что блоху подковать. Кроме Кости Петржака, ни один человек с ней не справится. Пусть попробует. У него должно выйти… И вот если после всего выяснится, что счетчик по-прежнему дает шесть щелчков, можно будет говорить об открытии. Самопроизвольное деление урана — это, конечно, весомая штука, очень даже весомая. Над ней стоит поломать голову. Недурно будет, если Игорь Панасюк тоже займется самопроизвольным делением. У него критический склад ума и полнейшее отсутствие преклонения перед авторитетами. При исследовании столь редкого и трудно наблюдаемого явления, как спонтанное деление, это может сыграть существенную роль. Здесь не новые данные дороги, а новый подход, пусть даже на базе известной методики. Тем более что опыт можно будет провести в несколько измененной форме. Пожалуй, лучшей темы для диплома и пожелать нельзя…