— А не могли они залететь в атмосферу случайно? — Ванденберг отложил сигару и повернулся к Бушу. — Что, если это следы наших атомных испытаний?
— Исключено, сенатор. В таких количествах плутоний может быть только над местом взрыва сразу же после испытания.
— Но прежде вы уверяли нас, Ван, что радиоактивность долго носится в атмосфере, — сенатор осторожно, чтобы не сбить пепел, сунул сигару в рот. — Не так ли?
— Это не просто радиоактивность, сенатор, — вмешался начальник штаба ВВС. — Когда в первый раз на снимках, произведенных в указанном районе нашей летающей крепостью «Б-29», обнаружились следы радиоактивных частиц, мы еще могли думать, что это либо естественная космическая радиация, либо следы наших атомных взрывов. Но уже тогда ученые указывали на пять совершенно новых линий. Это заставило нас послать в подозрительный район два специально оборудованных разведывательных самолета, которые и доставили пробы воздуха. Как видите, об обычной радиоактивности не может быть и речи. Я правильно излагаю существо вопроса, доктор Буш?
— Совершенно правильно, генерал. Полученные на первом снимке трэки действительно сильно отличались от обычных нитевидных следов, которые оставляют в фотоэмульсии космические частицы.
— Значит, вы уверены, что это атомный взрыв? — не успокаивался Ванденберг.
— Да, сенатор, к сожалению, дело обстоит именно так.
— Скажите, док, — обратился к Бушу председатель Комитета начальников штабов, — а не могло это быть взрывом русского атомного котла? Что, если они действительно далеко продвинулись в своем урановом проекте, но до заключительной стадии бомбы все же пока не дошли?
— Вы полагаете, генерал, что мог иметь место неконтролируемый взрыв реактора, в котором создалась сверхкритическая масса? — уточнил Буш.
— Именно так, сэр.
— Не думаю, чтобы это могло случиться. Мы обсуждали подобную возможность, но отбросили ее как весьма маловероятную. Да и тщательный анализ всей информации, которой мы располагаем, почти не оставляет места для сомнений по поводу атомного взрыва. Я имею в виду взрыв бомбы, а не реактора. Но даже если допустить, что это был случайный взрыв одной из атомных лабораторий, то и тогда придется признать, что Советский Союз располагает ныне большими количествами делящегося материала. А отсюда до бомбы только один шаг.
— Но каким образом они ухитрились произвести так много урана двести тридцать пять или плутония? — Мучившие президента сомнения наконец, вырвались наружу. — Разве могли они за четыре года построить все необходимые для этого исполинские установки?
— А что, если имел место шпионаж? — предположил председатель Комитета начальников штабов. — И русские похитили ядерное горючее из наших лабораторий?
— Это звучит не очень-то убедительно, — холодно ответил Буш.
— Мы тоже думали так, — проворчал Ванденберг. — Сенатор Хикенлупер тайно подверг тщательной ревизии все операции Комиссии по атомной энергии.
— И что же выяснилось? — заинтересовался председатель Комитета начальников штабов.
— Установлена недостача только четырех граммов этого важного урана, не помню с каким номером.
— Урана двести тридцать пять, — подсказал Буш.
— Его самого, — кивком поблагодарил сенатор. — Только четыре грамма.
— Да, джентльмены, — Буш взял в руки гильотинку для обрезания сигар, — не будем тешить себя иллюзиями. У русских есть бомба. И это их собственная бомба. Судя по всему, мощность ее превышает двадцать тысяч тротиловых тонн.
— Но откуда? — обменявшись мимолетным взглядом с президентом, спросил министр обороны Джонсон. — Каким образом?
— Боюсь, сэр, что мы недооцениваем русских в той же мере, как еще недавно переоценивали успехи немецкой урановой программы, — тонко улыбнулся Буш.
— Я совершенно согласен с доктором Бушем, — сказал начальник штаба ВВС. — Роковые последствия такой недооценки налицо, Должен сказать, что она поражает меня значительно больше, чем прежняя переоценка атомного потенциала Германии. Когда мы узнали, что немецкие физики не продвинулись в решении урановой проблемы дальше самых первоначальных шагов, то облегченно перевели дух и сделались беспечными. Теперь же буквально нам на голову свалилась русская атомная бомба, и мы поражены, мы не знаем, как это вышло и почему, — генерал бросил мимолетный взгляд на министра обороны. — Но, позвольте вас спросить, джентльмены, что именно нас так удивляет? Разве русские еще в сорок седьмом году открыто не заявили, что атомных секретов больше не существует?
— Но это же был пропагандистский маневр! — воскликнул Джонсон.
— Вы полагаете, сэр? — председатель Комитета начальников штабов разделял присущую высшим офицерам Пентагона неприязнь к военному министру, не к Джонсону лично, а к штатскому человеку на этом посту вообще. — А плутоний в пробах воздуха над русской Азией? Или это тоже пропагандистский трюк?
— Так вопрос не стоит, джентльмены, — вмешался президент, — русская атомная бомба, как видно, реальность. И давайте именно из этого исходить… Но, к слову хочу сказать, мне тоже не очень понятно, как они ухитрились сделать ее за столь короткий срок.
— Позволю себе заметить, господин президент, — тихо сказал Буш, — это не удивляет. Русские, безусловно, были далеки от нас к моменту окончания войны. Но уже в сорок седьмом — сорок восьмом годах они не должны были значительно отставать от Америки. Для этого они располагали и надлежащим контингентом ученых, и необходимым сырьем. Из публикаций их знаменитого геолога Вернадского мы давно уже заключили, что Россия обладает богатыми месторождениями урана. О работах в области атомного ядра русские тоже открыто писали почти до сорок третьего года. И должен признать, джентльмены, достигнутый ими уровень не уступал нашему. Они знали все то, что было известно нашим физикам в самом начале манхеттенского проекта.
— Но они не могли начать работу над бомбой в сорок третьем, — развел руками Джонсон. — Никак не могли!
— А, собственно, почему? — повернулся к нему Буш.
— Вы что, доктор, не знаете, в каком положении находилась тогда Россия? Конечно же, они принялись за бомбу только после наших первых проб. Это очевидно. И видимо, бросили на это дело все силы и средства. Иначе бы они не достигли успеха в столь короткие сроки.
— Вот эта поразительная быстрота и не укладывается у меня в голове, — заметил Трумэн. — Пусть они даже начали до войны и все это время продолжали свои исследования, их успехи непостижимы.
— Не совсем так, мистер президент. — Бушу явно не хотелось спорить с Трумэном, но все равно этого было не избежать. — Как только стало известно об открытии Хана, русские физики сразу же включились в урановую гонку. В апреле сорокового советская академия объявила в ежемесячном бюллетене о создании специальной комиссии по урановой проблеме. Примерно в это же время Бродский опубликовал статью о разделении изотопов урана, а, если не ошибаюсь, Курчатов и Френкель дали теоретическое объяснение процессу деления. И сделано это было независимо от Фриша, Уиллера и Бора. Одним словом, у русских были все условия для создания бомбы.
— Но немецкое наступление должно было перечеркнуть все их атомные планы, — стоял на своем Джонсон. — Они потеряли половину своей промышленности, главные сырьевые источники и большую часть территории.
— Именно это и могло заставить их сосредоточить все свои усилия на бомбе, — заметил председатель Комитета начальников штабов.
— А силы, а средства? — не сдавался Джонсон. — Они были раздеты и разуты и все, что только имели, отдавали фронту. Что они могли сделать в своих заснеженных городах, где электричество включалось только на несколько часов в сутки? Можно лишь удивляться, что им вообще удалось устоять.
— Однако они не только устояли, но и победили, — сказал начальник штаба ВВС.
— И сделали свою бомбу, — поддержал его председатель Объединенного комитета.
— Вернемся к сути дела, джентльмены, — вновь напомнил президент.