Наученные горьким опытом, они и не подумали сдать установку в багаж. Все оборудование перевезли в мягких купе на «Красной стреле». Письмо наркома, в котором говорилось, что работники НКПС будут оказывать физикам всемерную помощь, действовало безотказно. Все препятствия мигом улаживались, стоило им только вынуть эту чудодейственную бумажку. Здесь, на станции «Динамо», к ним тоже отнеслись соответственно, хотя за глаза, видимо, считали их малость тронутыми.
Почти год просиживать ночи напролет в метро, такое не каждому придет в голову. Это правда… Но, как учит нас философия, все имеющее начало имеет и свой конец. Если и сегодня опыт пройдет хорошо, конец этот желанный не замедлит прийти. И тогда они смогут со спокойной душой возвратиться в Ленинград. Поскорей бы уж…
Петржак запустил насос, подключил гальванометр — о величине сигнала они судили теперь по отклонению стрелки — и готовился уже дать ток, как распахнулась дверь и в комнату влетел Флеров. Он улыбался во всю ширь.
— Привет! — он небрежно отсалютовал перчаткой и, не раздеваясь, плюхнулся на стул.
— Здравствуй, — поклонился Петржак, вытаскивая из-под приятеля замшевый лоскут, которым протирал лампы. — Чего вдруг?
— Есть новости! — Флеров показал большой палец. — И грандиозные!
— Любопытно.
— Я только что разговаривал с Курчатовым… Так, понимаешь, нужно было кое о чем договориться… Между прочим, наше сообщение уже отправлено в «Физ-рев». — Флеров сделал безразличное лицо и выжидательно уставился на Петржака.
— Вот как? — сдержанно удивился Костя, но вдруг не выдержал и засмеялся: — Это же здорово!
— Мало сказать, здорово! «Физикл ревью»! И притом срочно, каблограммой…
— Не может быть!
— Сам Иоффе отправил. Так-то вот, Константин Антонович. Ты рад?
— Еще бы!
— А уж я как рад… — он даже зажмурился. — Кстати, — лицо его сразу сделалось озабоченным, — ты следишь за литературой?
— Честно говоря, не очень. Времени нет, — вздохнул Петржак. — А вот ты молодец — не вылезаешь из Ленинки.
— Я регулярно хожу туда просматривать журналы.
— Что-нибудь есть? — забеспокоился Петржак.
— Нет. Пока нет, — отмахнулся Флеров. — И думаю, что не будет.
— Почему?
— Видишь ли, Костя, произошла странная вещь. Журналы почти перестали печатать статьи по нашей тематике.
— Это еще почему?
— А я откуда знаю? — вздохнул Флеров. — Очень странная ситуация. В Америке собрался весь цвет современной физики, а «Физрев» не дает статей по урановой проблеме. И это после такой сумасшедшей гонки! Тебе не кажется это удивительным?
— Пожалуй, — подумав, ответил Петржак. — А не считаешь ли ты, — нахмурился он, — что мы имеем дело с сознательным замалчиванием?
— То-то и оно! — помрачнел Флеров. — Как это не дико, но других объяснений я не нахожу.
— Но цепь никто еще не получал! — воскликнул Петржак.
— Кто тебе это сказал?
— Слишком короткий срок. Прости, но это физически невозможно. Даже если допустить обратное… Нет, этого просто не может быть!
— Почему? — спросил Флеров с не присущим ему спокойствием. — Ты считаешь, что от лабораторной реакции к практическому, или, если говорить более определенно, военному применению дистанция столь огромного размера?
— Да, считаю.
— А я не считаю. Вспомни, что писал сам Резерфорд о возможности практического овладения атомной энергией! Всего за несколько лет до открытия Хана и Штрассмана он не видел реального источника нейтронов. Что ты на это скажешь?
— Может быть, ты и прав, — помолчав с минуту, ответил Петржак. — Но выводы пока делать рано. Нужно хорошенько изучить все публикации.
— Обязательно поговорю с Курчатовым.
— Полагаешь, он не обратил на это внимания? Или Иоффе, который читает все журналы, тоже, по-твоему, мог не заметить исчезновения статей по урану?
— Не знаю, — тихо ответил Флеров и покачал головой. — Об этом я как-то не подумал.
— А зря! Давно исчез уран из «Физрева»?
— Номеров пять-шесть.
— Ну, это еще ни о чем не говорит. Может, они готовят тематический выпуск? Как по спектроскопии?
— Не исключено.
— А «Натурвиссеншафтен»?
— Они печатают. Но мало и по пустячкам.
— Значит, просто нет ничего более интересного. К тому же в Европе идет война…
— Да. Об этом я уже думал.
— Ну вот видишь! — Петржак потянулся за логарифмической линейкой. — А с Курчатовым, конечно, поговорить стоит, — неожиданно закончил он. — Может быть, что-то тут все же есть…
— Вот и я так думаю, — Флеров медленно расстегнул пальто. — Мне трудно передать словами свое ощущение, но, поверь мне, все это неспроста. Недаром же я так внимательно слежу за журналами! Атмосфера явно переменилась, Костя, я это подсознательно чувствую… Ну что, будем работать? У тебя все готово?
— Все! — кивнул Петржак, выключая насос. — Давай ток.
КАНУН НОВОГО ГОДА
Устроены чемоданы в багажных ящиках, брошены на полку пакеты и свертки. И сразу схлынуло суетное напряжение отъезда. Курчатов расплатился с носильщиком, задвинул зеркальную дверь купе и вышел на перрон. Поезд только что подали, и пассажиров было еще немного. Неповторимый, волнующий запах железной дороги навевал приятные мысли о доме. Проводники загодя кипятили воду для чая, и над вагонами курились влажные угольные дымки. Сигналы мира и возвращения.
Курчатов с интересом следил за традиционным, почти извечным, но в деталях неповторимым течением вокзальной суеты. Напряжение последних дней сгладилось, словно его и не было. В туманные поля забытья отодвинулись заседания, конференции, оживленные споры в сутолоке прокуренных коридоров и сумасшедшая беготня по магазинам, заводам, конструкторским бюро. Особенно приятно, что пропало тревожное ощущение, будто бы он забыл нечто исключительно важное. Смешанное чувство растерянности и досады. Оно обострилось вчера, когда он носился по Неглинной, Кузнецкому мосту, Столешникову, толкался в Пассаже. Именно поэтому он и купил на все оставшиеся деньги полсотни коробок азотнокислого уранила. Штука, конечно, нужная, но ее преспокойно можно было достать в Ленинграде. Но теперь он и думать об этом не хочет. Что успел, то успел, сделано и ладно. Тем более что ему действительно удалось раздобыть кучу ценнейших вещей. И для нового циклотрона, и для лабораторий. Товарищи тоже как будто не теряли времени даром. Юра Флеров не только обшарил все радиомагазины, но побывал, и не безуспешно, на какой-то знаменитой барахолке не то в Малаховке, не то в Перове… Что-то они задерживаются, однако.
Курчатов посмотрел на часы: до отхода поезда оставалось семнадцать минут.
Перронная толчея была в самом разгаре. Заснеженный до грязного блеска, утоптанный асфальт. Чемоданы, узлы, мешки. Темные спины, красные от мороза лица. Сизый пар от дыхания. Мороз…
Он прошел к вагону и остановился в некотором отдалении от проводницы, закутанной в серый пуховый платок. Она деловито отбирала у пассажиров картонные билетики и рассовывала их в номерные кармашки матерчатой кассы. Высокий командир с зелеными пограничными петлицами помог красивой женщине в каракулевой шубке втянуть в тамбур детскую коляску. В воздухе мимолетно пахнуло сладостью каких-то духов. Курчатов с удовлетворением подумал, что везет для Марины роскошный набор «Красной Москвы».