Я. — Мне не нужно домой. Мне здесь нравится.
Он. — Глупости, детское упрямство. Сам знаешь, что твоё положение становится уже катастрофическим. Ты падаешь стремительно и вот-вот погибнешь, как твой приятель, когда он вдруг увидел, что дальше падать некуда.
Я. — Ну что ж. Вы мне угрожаете. Пусть будет так. Однако я всё-таки выбираю приятеля. Он мне дороже… Смешные вы люди, — неужели вы не поняли из надписи…
Он. — Я её не читал. Впрочем, мне и читать не нужно, я и так знаю, что она лжёт.
Я. — А я знаю, что нет. И предлагаю завтра огласить её как молитву во время поимённого перечисления. Почему бы вам этого не сделать?
Он фыркнул и даже молча не счёл нужным ответить.
И вот моё падение в отношении сестры, — наверное, часть того же процесса, в который я себя отпустил. Но оно почему-то не пошло туда: сестра остановила. Значит ли это, что оно было тоже неправильным? — Видимо, сестра так считала. Но она могла ошибаться: сама не готова была падать…
— А чтобы вам облегчить исполнение угрозы, могу и подсказать. — Я знаю человека, который и без меня вынесет этот камень, если вы его попросите.
— Кто это? — (Уже не равнодушно. Или мне показалось? Неужели я всё-таки пронял его наконец-то?…)
— Нет, имени не назову, не ждите. Да и зачем? — Не делайте вид, что вам не ясно, о ком речь.
— Хорошо, — он вдруг резко поднялся и пошёл к двери. — Я подумаю. Не для вида, а действительно подумаю.
У меня очень мало времени, поэтому я спешу закончить. Скоро происходящее перестанет происходить со мной, и тогда… Потому что лишь на его волне мы…
«Поднимаемся», «падаем», «сохраняем равновесие» — всё это лишь образы метафоры. Их значение расплывчато, трактовка их произвольна. Метафора становится термином, когда в регулярном употреблении её контекст выясняется до конца и значение обретает жёстко очерченные границы. А здесь… А тем более в поэзии… Может быть, скибы потому и исключали поэзию, что настаивали на конкретном оперировании символами. Это их основа основ. Без этого у них бы всё оползло и развалилось…
Меня выпустили, я пошёл по тропе. Нужно было спуститься метров на двести к автостоянке, куда подъезжал и монастырский автобус. (Была подвесная дорога, но по ней таскали только грузы). Часа два сидел, ожидая автобуса. Моя невеста не встречала меня, но, наверное, лишь из-за того, что её не успели предупредить, слишком быстро всё решилось. У них было мало времени: к утру камня уже не должно быть на кладбище…
Я сидел и думал: почему так всё получилось? Может быть, они не хотели, чтобы я знал, что «читатель» всё-таки вынес камень? — Чтобы у меня оставалась до конца дней двузначная туманность в отношении него? — Да, наверное. Зачем-то это нужно. Они сочли это важнейшим для моей души… Но почему ж не убили? — А вот в этом случае, пожалуй, он и отказался бы вынести… Вон оно в чём дело-то вырисовывается…
Неопределённость жизни приводит к ощущению её метафоричности. Иногда мне кажется — особенно по прошествии многих лет, — что и «скибы» — метафора, и их «монастырь», и «хавии», и «читатель»… И вся моя «поэзия» — метафора того, что со мной случилось в монастыре, моих отношений с Богом и с самим собой… Но когда я дохожу до этих вот слов, только что сказанных: «поэзия — метафора», — я ясно чувствую в них некую тавтологию (правда, двухуровневую). И что это означает? Что другого и быть ничего не может?… Да, нам хотелось бы сделать из метафоры термин, но это, наверное, смешно — в том же смысле, в каком смешно, например, всё, что делают скибы. Они стараются придти к равновесию и сохранять его. Термин как замок замкнутого, очерченного контекста создаёт эту абстракцию (удобную для спекулятивного манипулирования) — абстракцию равновесной системы, внутри себя и для себя переставляющей какие-то фишки. (Кстати, «для себя» — означает и то, что система ни к кому не адресуется, пребывает в самодостаточности.) — Но этого нет. — Есть бесконечное и бесконечно ускоряющееся падение в энергетическом (или информационном) потоке, а его можно адекватно описывать (здесь речь может идти лишь о мгновенной адекватности) только при помощи метафор. Таким образом, поэзия…
Нет, всё, на этом заканчиваю.
Только вот ещё одно напоследок. –
Если поэт ничего не знал,
и однако ж кое-что назвал –
в расслабленьи чувств
или, наоборот, сгоряча, –
не спеши изумляться, старина,