Напряженное, мучительное размышление русских о культуре и интеллигенции было частью того размышления, в которое, начиная с романтизма, было вовлечено все европейское сознание, и составляло тот гумусный слой, которым питалась русская символистская и постсимволистская литература. Ведь и авангард во всех его полярных ответвлениях ставит культуру под вопрос: футуризм, как обновительное разрушение, высветил архаические пласты, чтобы связать их с будущими перспективами, а акмеизм, для которого переживаемое настоящее коренится в духовном прошлом, превозносил память - хранительницу и преобразовательницу. Признав за этим размышлением силу глубины и подлинности, мы можем также попытаться выйти за пределы его горизонта и нацелиться на иную перспективу, открывшуюся спустя столетие, которое по насыщенности опытом не знает себе равных. Дихотомия культура/цивилизация теряет альтернативную жесткость и растворяется в признании того факта, что без материальной цивилизации нет и духовной культуры, хотя между этими моментами единого развития и обнаруживаются сбои и противоречия. Тем не менее и там, где культура как будто была лишена адекватного ей фундамента цивилизации, как в «отсталой» России XVIII-XIX веков, отраженно и опережая время, проявлялось воздействие мощной соседней материальной цивилизации - западноевропейской, без которой русская культура немыслима и непонятна. Это открывает арену для поисков, отмеченных сложной диалектикой, все более уводящей за европейские рамки, становящейся разносторонне и принципиально универсальной и делающей провинциально-анахронистичным или зловеще-гротескным всякий национальный, расовый или классовый мессианизм.
Выступает еще одно начало, связанное с возрастающим усложнением процесса распространения культуры и цивилизации, не по вине специфической общественно-экономической системы, а в результате глобального научно-экономического развития, которое создает свою собственную исключительно многоликую и динамическую интеллектуальную и социальную надстройку, обладающую однако принципиальным единством. Думать, что можно добиться устойчивой гармонии, устранив постоянно возникающие конфликты в данной исторической ситуации человеческого общества, - беспочвенная мечта, стоившая ужасных жертв тем, кто хотел осуществить ее в действительности. Мечта, обернувшаяся кошмаром утопии, крушение которой не ведет непременно к пассивному приятию реальности, но делает возможным критическое отношение, отличное от чисто абстрактного отрицания. Это стимулирует новую религиозность, такую, что, не вырождаясь в революционное человекопоклонство, признает значение секуляризованного гуманизма, от которого получает импульс для новой индивидуальной и социальной ответственности.