В целом, завершая общую характеристику книги Штирнера, мы можем констатировать, что изучать идеи Штирнера и очень просто и очень сложно. Просто – ибо он, будучи глашатаем одной темы – темы личности, чрезвычайно ярко, всесторонне и последовательно, убедительно и разнообразно раскрывает эту тему, чему способствуют ясность и афористичность его языка. Сложно – ибо философия Штирнера до такой степени противоречива и двусмысленна по самому существу своему (а не только из-за отдельных неудачных примеров, формально-логических ошибок и порой небрежно употребляемых понятий), что ее неизбежно окружает пелена непонимания – как апологетического, так и враждебного, пелена разнообразных, но одинаково далеких от истины трактовок и стереотипов. И все же мы попытаемся преодолеть эту пелену и, выделив в учении Штирнера о личности самое важное, новое и ценное, остановимся на главных противоречиях этого учения. Мы рассмотрим указанные противоречия во всей их драматической остроте, во всей их «правде», и в их «неправде», в их ценности и ошибочности, и постараемся показать – как, по нашему мнению, возможно преодолеть эти противоречия, находясь в рамках анархического мировоззрения. Нашу задачу облегчит то, что сам Макс Штирнер, как мы постараемся показать, в значительной мере наметил путь к снятию этих противоречий, отчасти преодолев многие крайности собственных поспешных суждений.
Теперь от рассмотрения личности Штирнера, философских источников его учения и общего обзора его книги в целом – перейдем собственно к реконструкции и анализу его философии.
«Философия жизни» Макса Штирнера
Говоря об основах философии Штирнера, следует признать, что при всем влиянии на нее гегельянского учения, она может быть (с рядом оговорок) охарактеризована как один из самых ранних вариантов того мировоззренческого направления, которое спустя несколько десятилетий получило наименование «философии жизни» и было в различных формах представлено Ф.Ницше, А.Бергсоном, В.Дильтеем и другими. Штирнер отрицает деспотический культ всего рационального, логичного, духовного, выразимого, застывшего, общего, мертвого, объективированного и, напротив, отдает приоритет всему спонтанному, невыразимому, единичному, иррациональному, природному – как могучей первичной и единственно сущей реальности.
В своей «философии жизни» Штирнер, возможно, кое-что позаимствовал у немецких романтиков (в частности, у Шлейермахера, лекции которого он слушал) и, напротив, резко отталкивался как от гегельянства с его культом «духовного» и «мысленного», так и от просветительских идеалов Разума, Добродетели, Истины и т.д. «Философия жизни» сближает Штирнера с А.Шопенгауэром, Ф.Ницше и экзистенциальными мыслителями. [38]
Говоря о «философии жизни» у Штирнера важно подчеркнуть, что, во-первых, он не излагает ее систематически и «позитивно» (она подразумевается из контекста) и, во-вторых, целиком концентрируясь на проблеме индивида, и почти не занимаясь природой, фактически отождествляет «философию жизни» и «философию личности» (именно личность для него – первичная, живая, полнокровная, невыразимая реальность). Штирнер реабилитирует не разум перед верой (как делали философы Просвещения и немецкие мыслители от Канта до младогегельянцев), но – живое, волевое и телесное перед общим и рациональным.
Характеризуя философское мышление немецкого анархиста, П.И.Новгородцев справедливо отмечает: «на место положительных философских определений он ставит творчество жизни, освобожденное от всяких стеснений и уз и из глубины своей свободы рождает высшую гармонию. Понятия нормы, принципа, идеала, долга заменяются здесь понятиями жизни, деятельности, силы, свободы. Не от мысли надо идти к жизни, а от жизни к мысли» (413; 532).
Итак, иррационализм и волюнтаризм – предпочтение жизни и воли перед разумом, мыслью и наукой, сковывающих жизнь мертвыми оковами – одна из характернейших черт штирнеровского философствования. Не раз он говорит в своей книге об «этой тяжелой жизненной борьбе с разумом» (413; 9). Издеваясь над немецкой философией (прежде всего, над Гегелем), Штирнер справедливо отмечает: «Немецкое мышление больше всех остальных стремится углубиться до начал и источников жизни и видит жизнь в самом познании… Настоящая жизнь природы – только «вечные законы», дух или разум ее. Как в природе, так и в человеке живет только мысль, все же остальное – мертво!» (413; 80-81). Категорически отвергая подобный взгляд, Штирнер, напротив, считает одной из своих главных задач – «превращение самого мышления в эгоистический произвол, в дело отдельной личности, как бы в пустое препровождение времени, отнимая у него значение «последней решающей власти», это унижение мышления, лишение его святости, это уравнивание бессмысленного и мыслящего «я», это грубое, но реальное «равенство»» (413: 142). Здесь, как и во многих других случаях, немецкий мыслитель, воодушевленный справедливым желанием преодолеть деспотизм мысли и разума над жизнью, выражается чересчур резко и даже грубо, не избегая противоположной крайности. Бунт Штирнера против деспотизма Духа, против власти мышления над жизнью (см., например, 413; 141-142) предваряет бакунинский «бунт жизни против науки».