И ладно, сказал себе Антон, это ведь не повод кричать во весь голос, немедля требовать Академию Наук в полном составе, бегать взад и вперед и пробовать все предметы на палец и зуб. Кто его знает, как все эти строения и эти желтые круги света отнесутся к подобному визитеру - вдруг растают, растворятся так же внезапно, как и появились. И вообще, ничего странного не происходит. Прошел поезд, оставил пассажира, которому требуется пересадка, а еще пассажир этот имеет законное право здесь находиться и интересоваться.
Антон перешел рельсы и направился ко входу.
Тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась, пуская в залитый светом пустой зал ожидания.
Тут выстроились возле правой стены такие же деревянные изогнутые скамьи, что и у входа, висели расписание поездов и бодрые железнодорожные плакаты, а на левой стене имелось два полукруглых отверстия, забранные решеткой и прикрытые изнутри фанерками. Над каждым разместилось опять же полукругом слово "Касса".
Еще играла музыка. Полуторжественная. Негромкая. Какая-то тоскливая и мутная музыка - как при отправке "Титаника", если бы оркестр знал все про айсберг.
Свет - яркий, жесткий, неприятный, свет почти операционной резал глаза.
Ну и где тут искать размен, разочарованно подумал Антон. Ожидаемый буфет или хоть какой-нибудь завалящийся киоск отсутствовали напрочь.
Приобретя вдруг какую-то неожиданную осторожность, он подошел к кассам и негромко постучал в ближайшую фанерку. Через полминуты - еще.
За фанеркой возник шорох, движение, затем она отодвинулась и перед Антоном предстала кассирша. В темно синей форменной блузе с белым воротничком, строгим лицом, неопределенным комом волос надо лбом и глазами почти навыкате, которыми она смотрела поверх Антона. Немигающе и жутко.
У Антона вспотели ладони. Он поперхнулся, потом, собравшись, попросил разменять деньги.
Кассирша, не меняя взгляда и положения головы, отрезала резко и громко:
- Размена нет.
После чего захлопнула окошко. Музыка сделалась громче.
Вот так так, ошалело подумал Антон. Он огляделся, ища какую-нибудь опору для встревоженных мыслей, но обстановка не располагала к успокоению.
Стоп, спокойно, строго сказал себе Антон. Он глубоко вздохнул и пошел по пустому холодному и неуютному залу, осматривая его.
Музыка, теребя нервы, становилась то тише, то громче.
Антону подумалось, что играют в соседнем зале. Там стоит большой стол, уставленный сияющей белоснежной посудой и прозрачным бокалами, увядают в вазах печальные цветы перед портретом с черной повязкой в углу. Там мужчины в черных строгих костюмах торжественно вещают про то, как важно продолжить, сберечь и пронести дальше, а дамы, вздыхая, подносят к глазам тонкие платочки.
У расписания, большой сероватой картонки под стеклом, висящей высоко над полом, Антон остановился.
Буквы складывались непонятно и незнакомо. Остановочные пункты и платформы разбавлялись Пасеками, Лавочными и Выгонами. Верх шел уж вовсе непонятным: "Красные ворота", "Сэрата Веки", "Синаи".
Антон сделал шаг в сторону, чтобы рассмотреть плакаты.
Обычные железнодорожные, с изображениями строгих дежурных по вокзалу и целеустремленных машинистов, наполовину высунувшихся из окон паровозов, что мчались на полном ходу. С мелким текстом понизу. "Параграф девяносто два инструкции по движению поездов. Обмен жезлов производится, как правило, со стороны помещения дежурного по станции, при этом жезлы должны подаваться при посредстве жезлоподателей или механических жезлообменивателей".
Все просто и понятно.
Впрочем, понятности как раз и не хватало. К тому же лезла непрошенная, непонятная фраза, возможно, из истории Древнего Мира, читанной в таком же древнем детстве. "Что касается того, чем будет заниматься этот чиновник, то он будет восседать на кресле со спинкой, с жезлом в правой руке..."
И представлялись древние египетские боги с фараонами, держащие в руках эти самые жезлы и механические жезлообмениватели.
Музыка, на мгновение замерев, взыграла вновь.
Возможно, в тишине он бы соображал быстрее. Но музыка, пронзительная, тягостная вызывала мелкую холодную дрожь на грани чувствования. Вкладывала предчувствие -нехорошее тоскливое предчувствие плохого.
Может, именно оно задержало его у двери, ведущей в другое крыло вокзала. А может задержал страх увидеть немигающие нечеловеческие глаза, смотрящие мимо. Вообще, увидеть нечто, чему нет объяснения и описания на человеческом языке. И что обитает за символами, иносказаниями и... механическими жезлообменивателями.
Пересиливая тревогу, Антон нерешительно потянул на себя ручку.
Вместо зала с траурным столом и большой солидной компанией он увидел длинный узкий коридор, выкрашенный до уровня груди зеленой тягостной масляной краской.
Две двери по обеим сторонам коридора, еще одна, такая же темно-деревянная в конце, оконце справа под потолком, длинное, поделенное на квадраты - и все.
Из оконца лился прежний яркий желтый свет, смешивался со светом редких электрических ламп самого коридора.
Он проверил, все двери кроме последней - той, что в торце, были заперты. А последняя выводила в другой коридор, расположенный перпендикулярно первому. В новом было точно так же - зеленая краска до груди, под потолком - поделенное на квадраты оконце во весь коридор. И две двери на противоположных концах.
Музыка сделалась громче, словно играли совсем близко. А еще послышались дробные и частые стуки - точно били по старой клавиатуре, или того более - по печатной машинке докомпьютерной эры.
Антон осторожно продвинулся до середины коридора и остановился, прислушиваясь. Машинка стучала совсем близко. И не просто так, а вслед за голосом, бархатистым и интеллигентным.
"Для этого острым эфиопским ножом срезают подошвы целиком. Считается важным срезать кожу одним движением, не оставляя на ноге лоскутов кожи..."
"Лоскутов кожи",- повторил деловой женский голос.
"Повторяя при этом слова "Как не придет вред от этого, так и не ступят ноги Имярека".
"По-моему, здесь пропущено слово", - произнес женский голос, после чего стук прервался.
"Почему? Ничего не пропущено".
"Предложение не звучит", - настаивал женский голос. - "Как ни придет вред. Так не ступят ноги. Никакого смысла. Это ничего не скажет читающему".
"Здесь обратная логика, - пояснил голос. - Нужно понимать от конца предложения. Ведь идея не в точном следовании указаниям. Мало ли что напишут. Соврут еще при этом, или добавят. Или слово пропустят. Зевнут и пропустят... Так вот, замысел заключается в создании настроя. Позиционировании своего отношения. Выстраивании правильного определения, кто ты, и кто они. Поэтому, все просто: теперь больше не натопчет, мерзавец. По только что помытому своими ножищами не потаскается. Получай, что заслужил".
Голоса стихли, утонув в новой очереди стуков. Антон не дождался продолжения разговора и осторожно пошел дальше.
Вот как понимать услышанное, подумал он, как определить - было ли это бессмысленной игрой своего подсознания, балующегося с прошлым, или тонкое и двусмысленное предупреждение. Не топать грязными ножищами по намытому. Соблюдать чистоту...