Я говорил битых три с половиной часа. Я рассказал о семи смертных грехах, о взяточничестве, которое со времен фараонов считалось тягчайшим из пророков, о симонии и коррупции как родимых пятнах и пережитках самых отсталых экономических формаций. Я показал народу всю глубину пропасти, в которую он скатился по вине своего кибервластителя; я пригрозил карами виновным, обличил ничтожество и подлость того образа жизни, который вел приниженный и обираемый народ Плутозии, я призвал их к свободному труду на благо общества, а в заключение сказал:
— На основании всего вышеизложенного я приказываю вам, Унифиск, немедленно самозаконсервироваться, прекратить производство и перепрограммировать завод на производство товаров народного потребления…
В толпе заволновались.
— В случае же неподчинения, — я поднял манипулятор с боевым лазером, — вы, Унифиск, будете немедленно уничтожены. Выбирайте!
Я же говорил, что он был машиной вовсе не глупой, инстинкт самосохранения сработал в нем правильно. За стеной тот час же прекратился гул станков, трубы перестали дымить. Одна за другой к моим ногам стали подъезжать тележки и тут же самодемонтировались. В толпе рыдали.
В эту минуту на трибуну забрался президент и закричал:
— Остановитесь! Эйк, заклинаю вас, не делайте этого! Посмотрите на этих женщин, на стариков и детишек, все они просят вас только об одном — дайте нам жить спокойно, как мы живем уже не одну сотню с лишним лет. Ведь я прав, дети мои?
Толпа одобрительно зашумела.
— Вы говорите, что наше общество плохо, — продолжал Вильмейер. — Возможно, оно не идеально. Но пока на белом свете есть вообще хоть какое-то общество, будут существовать выгодные должности, будут и люди, стремящиеся к ним, желающие получить жизненных благ больше, чем все остальные. И как тут прожить без того, что вы называете м-м-м… взятками, а мы попросту дружественными дарами. Да и что может быть ближе, приятнее и нужнее, чем вовремя сделанный подарок? Причем добровольно! От чистого сердца! И вовсе не за какую-нибудь подлость или преступление, а просто чтобы покровитель о тебе помнил, знал твое благорасположение, чтобы просто кивнул, заслышав в общем списке твое имя! И что может быть благороднее, чем щедро одарить наших спасителей? Врача, спасшего жизнь; журналиста, пощадившего репутацию; ревизора, спасшего от позора? Конечно, подобными методами, рядясь в тоги добрых самаритян, порой пользуются и некоторые гнусные проходимцы для достижения своих низменных целей. Но таким наша планета всегда давала и будет давать решительный отпор! И тому порукой все наше славное боевое прошлое, наши доблестные ветераны, наш верный и непогрешимый Унифиск!..
Его слушали затаив дыхание. А он, прирожденный демагог и профессиональный оратор, вел свою речь к логическому концу:
— Милый ты наш гость из космоса! Пришелец ты наш галактический, дражайший наш собрат по разуму! Ни с чем не сравнится наша благодарность тебе за то, что попытался ты образумить нас грешных, обратить в свою веру, научить нас жить по-иному. Да, ты и твои могучие сородичи можете нас принудить и мы согласимся с вами на словах, но в глубине души весь наш народ будет глубоко и искренне скорбеть по утраченным свободам. Прости нас великодушно, но нынешней нашей жизнью мы жили, живем и надеемся жить и дальше. А теперь!.. — блистающим узором он обвел затаившую дыхание толпу. — Нашему дорогому гостю очень нравятся золото и ювелирные изделия, изготовленные нашими чудо-мастерами. Так последуем же, братья и сёстры, древнему обычаю, завещавшему нам ни в чем не отказывать гостю!..
А потом начался какой-то кошмар. Вся эта огромная толпа бросилась ко мне, мужчины и женщины стали срывать с себя часы, кольца, броши и браслеты и бросать к моим ногам. Быстро росла сияющая груда драгоценностей…
— Остановитесь!.. — заорал я.
Последним ко мне подошел трехлетний мальчуган и протянул игрушку — великолепный маленький паровозик. Наверное, это было самой большой его драгоценностью… Я затрясся от ярости и потопал к своему звездолету.
На разгон я дал себе всего четыре часа и потому вдобавок к лучевой болезни заработал себе ещё и гипертонию. В антипространстве мне пришлось подзадержаться больше критического времени, и таким образом вышло, что на планете я провел не две недели, а всего сутки или двое, как я, собственно, и рассчитывал. Правда, на корабле еще долго после этого водились фантомы, да и сам я до сих пор не вполне уверен, вернулся ли ко мне мой положительный заряд. Кошки от меня до сих пор почему-то шарахаются.