Земля, продолжает Энгельс, была главнейшим видом богатства в аграрном обществе Европы раннего средневековья. «Господствующим классом, который постепенно складывался здесь с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь класс крупных землевладельцев, формой его политического господства — аристократический строй. Поэтому, если мы увидим, как на возникновение и развитие этого класса неоднократно и как будто даже преимущественно оказывали влияние политические средства, насилие и обман, то мы не должны забывать, что эти политические средства только содействуют усилению и ускорению необходимого экономического процесса»[178].
Эти слова Энгельса хорошо известны, они очень часто приводятся в наших учебниках и исследованиях по истории раннего средневековья (обычно с изъятием фразы о «законе всех обществ, покоящихся на товарном производстве»). Тем не менее на разборе некоторых выдвинутых здесь положений необходимо остановиться. Энгельс, естественно, опирался на те сведения, которые он мог почерпнуть из современной ему западноевропейской, преимущественно немецкой историографии. В частности, мысль о том, что аллод был равноценен римской частной собственности — possessio и, подобно ей, представлял собой свободно отчуждаемую собственность, Энгельс мог заимствовать у П. Рота, на которого он часто ссылается[179]. Однако ученые, книги которых Энгельсу приходилось использовать, не предложили достаточно глубокого объяснения описываемых ими явлений из истории раннего средневековья. Восполняя этот пробел, Энгельс ограничился рассуждением общего порядка. Но выдвинутое им построение небезупречно.
Прежде всего, Энгельс приравнивает аллод к римской частной собственности. Между тем германский аллод и римская земельная собственность, несомненно, разные институты. Аллод — форма владения, обусловленная принадлежностью к общине, тогда как римская земельная собственность была принадлежностью граждан, подданных римского государства. Римское частное землевладение сложилось в совершенно ином обществе, нежели аллод. Аллод, как подчеркивалось выше, не был товаром, свободно отчуждаемой собственностью, а общество, в котором он складывался и развивался, не покоилось на товарном производстве и обращении товаров, ибо ни франкское, ни какое-либо иное общество в раннесредневековой Европе не характеризовалось развитием товарного производства и обмена; напротив, оно было в основе своей натурально-хозяйственным. Товарный обмен — реальность этой эпохи, но он не определял структуры общества. Поэтому во франкском обществе невозможны были ни свободная игра рынка, ни перераспределение собственности в соответствии с тем законом, на который ссылается Энгельс. Все попытки Допша и его последователей доказать, что эпохе раннего средневековья были знакомы развитые товарно-денежные отношения, давно обнаружили свою несостоятельность.
Соответственно, и возникновение крупного землевладения нуждается в конкретно-историческом объяснении, и простой ссылки на игру экономической стихии, приводящей ко все более неравномерному распределению земли в обществе, к обогащению собственников и обнищанию и разорению крестьянства, совершенно недостаточно. Политические средства и насилие, упомянутые Энгельсом в качестве спутников этого экономического процесса, видимо, имели здесь совсем иной смысл и значение, чем в период «первоначального накопления капитала», когда они действительно были лишь формами проявления экономического процесса капиталистического развития в недрах разлагавшегося феодального общества.
179
См.: