Что же произошло и что между этими тремя случаями общего?
В первом случае собравшиеся первоначально слушают оратора внимательно. Но когда появляется муха, внимание слушателей рассеивается, точнее — отклоняется. Они уже не слушают, оратора, а смотрят на него. Внимание переносится с явления духовного порядка на явление порядка физического. В восприятии слушателей содержание речи, некоторое духовное начало, заслоняется тем, что оратор делает с мухой, т. е. явлением физического порядка, вытесняется им. Это вытеснение или заслонение происходит неожиданно, но все же подготовляется, хотя и очень незаметно. В сознании происходит некоторый скачок. Но скачок есть внезапное проявление вовне процесса, который незаметно подготавливался изнутри. В приведенном случае слушатели уже подготовлены некоторыми малозаметными мелочами, деталями, предрасполагающими к тому, чтобы засмеяться, но недостаточно для этого сильными. Оратор резко жестикулирует, и эта жестикуляция уже смешна, потому что она показывает, что оратор пытается убедить слушателей не столько силой своих аргументов, сколько силой своей собственной убежденности. Эпизод с мухой довершает готовившийся взрыв.
Но это внезапное заслонение или вытеснение — не единственное условие смеха. Смех показывает, что речь оратора была недостаточно серьезна, или сильна, или содержательна, или-глубока, чтобы по-настоящему увлечь слушателей. Иначе они не смеялись бы так дружно или только бы улыбнулись, сочувствуя знаменитому ученому или популярному общественному деятелю и прощая ему маленькую неудачу. Здесь неудачу не прощают. Эпизод с мухой обнаружил некоторый скрытый недостаток в действиях или натуре оратора.
Этот случай можно обобщить и сказать так: смех наступает в том случае, если заслонение духовного начала физическим неожиданно раскрывает некоторый скрытый дотоле недостаток. Смех имеет характер насмешки. То, что оратор допустил, чтобы ничтожная муха остановила течение его эмоционального и умственного полета, показало не только слабость речи, но и слабость натуры оратора.
В повести Гоголя мы имеем уже другой случай, но, по существу, все же сходный с первым. Иван Никифорович хочет пройти в дверь, но собственное тело ему мешает: он слишком толст. Воля человека поражается обстоятельствами совершенно внешнего характера. В тот момент, когда вдруг окажется, что внешнее обстоятельство сильнее стремления человека, зритель или читатель засмеется. Он видит только тело Ивана Никифоровича, все остальное в данный момент забыто. Если в первом, случае убито интеллектуальное устремление, то в данном случае убито устремление волевое.
У Гоголя смех внешне вызван тем, что Иван Никифорович застревает в дверях, но смех этот подготовлен всем ходом повествования и органически входит в него. Иван Никифорович идет в суд не в целях раскрытия какого-нибудь трагического преступления, требующего кары. Он идет с ложным и клеветническим «позовом» на своего бывшего друга. Этот «позов» изобличает всю ничтожность и низость его стремлений. Толщина его тоже не случайна: он толст вследствие своего ленивого образа жизни и обжорства. Взрыв смеха возникает в тот момент, когда волей автора читатель вместо всего человека в целом видит одно только физическое существо его.
В первом случае убитое стремление оратора имело до некоторой степени возвышенный характер. У Гоголя стремления человека низменны. Этим определяется сатирический характер смеха Гоголя.
В третьем случае мы как будто тоже имеем волевое устремление, но оно не терпит никакой неудачи. Человек проходит через калитку беспрепятственно. В чем же тогда комизм? Хотя прохождение через калитку не требует особых умственных или волевых усилий, оно в жизни есть акт осмысленный и необходимый. Чтобы попасть в сад или во двор, надо лройти через калитку. Но в клоунаде этот разумный сам по себе акт обессмыслен. Здесь есть все, что в этом случае возможно в жизни: и вытирание ног, и осторожное открывание калитки, прохождение через нее и столь же осторожное закрывание, но нет самого главного: нет калитки как реального входа или прохода, есть только видимость всего этого, только форма. Нет ограды, через которую калитка бы пропускала. Здесь нет заслонения, потому что нечего заслонять. За телесным жизненным проявлением кроется пустота.
Мы пока ограничимся этими случаями. Они принадлежат разным рядам фактов. Но они же показывают, что разные ряды скрывают одинаковую закономерность, что между ними можно найти что-то общее. Пока можно установить, что смех во всех трех случаях вызывался внезапным обнаружением каких-то скрытых, первоначально совершенно незаметных недостатков. Отсюда можно сделать заключение, что смех есть данное нам природой наказание за какую-то присущую человеку скрытую, но вдруг обнаруживающуюся неполноценность.
Недостатки эти во всех трех случаях вскрываются одинаковым путем: путем естественного или нарочито вызванного перевода внимания от внутренних действий к внешним формам их проявления, которые эту недостаточность вскрывают и сразу делают ее очевидной для всех.
Все это высказывается пока предположительно как гипотеза, которая может в дальнейшем рассмотрении подтвердиться или подвергнуться уточнениям и добавлениям. Гипотеза эта возникла как вывод из рассмотрения большого количества фактов, но в целях ясности и планомерности изложения эти выводы целесообразно было вынести вперед. Одно уточнение, очень предварительное и тоже пока гипотетическое, нужно внести рке сейчас: смех вызывают не всякие недостатки, а только мелкие. Пороки ни в каких случаях не могут быть предметом комедии: они — удел некоторых видов трагедии… Сюда можно отнести, например, «Бориса Годунова» Пушкина или «Ричарда III» Шекспира. Такое наблюдение уже было сделано Аристотелем, и такие мысли высказывали и другие мыслители. «Комизм покоится на человеческих слабостях и мелочах», — говорит, например, Ник. Гартман (Гартман, 610).
Эти исходные мысли и наблюдения помогут нам разобраться в том огромном и разнообразном материале, который связан с изучением смеха и комизма, и позволят найти заложенные здесь закономерности.
Глава 6. Физическое существо человека
Если верно, что мы смеемся тогда, когда, внешние, физические формы проявления человеческих дел и стремлений заслоняют собой их внутренний смысл и значение, которые при этом оказываются мелкими или низменными, то начать рассмотрение надо с простейших случаев того, что представляет; собой это физическое начало.
Простейший же случай состоит в том, что смеющийся видит в человеке, прежде всего, физическое существо его, т. е. в буквальном смысле этого слова его тело.
Всем известно, что смешными представляются толстяки. Однако раньше чем попытаться дать объяснение, чем это вызвано, надо рассмотреть, при каких условиях это так и при каких — нет. Бергсон говорит: «Комично всякое проявление физической стороны личности, в то время как дело идет о духовной ее стороне» (Бергсон, 51). Легко убедиться, что это не совсем так, что далеко не всякое проявление физической стороны личности смешно, даже если дело идет о духовной ее стороне. Есть толстяки, которые не смешны. Так, необыкновенной толщиной отличался, например, Бальзак. Однако внутренняя мощь, духовная сила человека настолько очевидна с первого же взгляда на весь его облик, что толщина не представляется нам смешной. У Родена есть скульптура, изображающая нагого Бальзака с огромным животом и на тонких ногах. Эта фигура безобразна. Но она не вызывает смеха. Сделана она необыкновенно талантливо: скульптор порвал с традицией, идущей от античности и эстетики XVIII в., требующей от скульптуры прежде всего изображения красоты человеческого тела. Роден изображает духовную силу и внутреннюю красоту человека в безобразном теле. Из русских писателей и поэтов толщиной отличались, например, Гончаров и Апухтин, но это нисколько не делает их смешными. Когда духовное начало преобладает над физическим, смех не наступает. Но не наступает он и в обратном случае, когда наше внимание всецело посвящено только физическому облику человека безотносительно к его духовному началу. Этот случай мы имеем, например, видя толстяка в кабинете врача. Тучность, собственно говоря, есть болезнь или аномалия. Толстый человек, страдающий от своей болезни, сам по себе нисколько не смешон. Смех в этом случае невозможен, потому что внешний облик воспринимается безотносительно к духовной сущности больного. Комизм кроется, следовательно, не в физической природе человека и не в его духовной природе, а в таком соотношении их, при котором физическая природа вскрывает недостатки природы духовной. Толстяки бывают смешны тогда, когда их облик в восприятии смотрящего как-то выражает их сущность. Но так как толстяков в приемной врача мы видим весьма редко, а случаи, когда толстяки, прежде всего, поражают нас своей духовной силой, представляют собой исключение, то для обыкновенного, среднего нормального человека в обыденной жизни толстяки представляются смешными как таковые. Смех усиливается, если толстяков мы видим внезапно и неожиданно, и наоборот — толстяки, к которым мы привыкли, которых мы видим каждый день, смеха не возбуждают.